Возврат На Главную

Перейти В Раздел История, Религия, Наука

Перейти В Раздел Новая История

Перейти В Раздел Карта Сайта

Перейти В Раздел Новости Сайта

Перейти К Следующей Странице

 
Алексей Милюков

...Алхимики (S. Giovanni (1523-1605), The Laboratory of Alchemy, ca. 1570)

 

ПО ЭТУ СТОРОНУ ПОТОПА


Глава 1. Все реки куда-то текут
Глава 2. Легкий хлеб рационализма
Глава 3. Пилтдаунская наука
Глава 4. Ускользающая мишень [начало] [продолжение] [окончание]
Глава 5. «Повесть о настоящем человеке» [начало] [окончание]
Глава 6. Прыжок в темноту [начало] [окончание]
Глава 7. Вычерпать море (готовится к публикации)
Список используемой литературы

 

ГЛАВА 2. ЛЕГКИЙ ХЛЕБ РАЦИОНАЛИЗМА

1.

Теперь самое время поговорить о том «эталоне», на соответствие которому у нынешнего рационального или прагматичного человека принято «проверять» библейские и религиозные истины. Речь пойдет о так называемой современной науке, где под словом «современная» добросовестный ученый всегда подразумевает некую наиболее полную версию знаний на сегодняшний день, а недобросовестный использует это словосочетание исключительно в спекулятивных целях («современная наука окончательно доказала...»). Впрочем, сущность науки такова, что никакой другой ее временнóй разновидности, кроме современной, не бывает. Если религия неизменна, статична и «неисчерпаема» в своем подобии некоему постоянному источнику, то наука в плане своей динамики (я сейчас говорю только о динамике!) больше похожа на производство булочек или газет – и булочки, и газеты необходимы нам всегда, но вчерашние булочки и газеты, понятно, мало кого интересуют.

Мы уже говорили, что Библия не может противоречить каким-либо научным представлениям хотя бы потому, что ведет рассказ о своем собственном предмете. Теперь же давайте немного поговорим собственно о науке, научном методе и о том, в какой степени наука является эталоном, так сказать, в деле познания мира.

Считается, что рациональный, то есть научный метод познания дает объективный результат, не зависящий ни от личности исследователя, ни от каких-либо общественных умонастроений. Поскольку окружающий нас мир строго упорядочен и имеет свои закономерности, то при рациональном подходе изучение материального мира и его законов – лишь процесс, ограниченный временем; поскольку эти законы существуют как объективный фактор, они «никуда не денутся» от исследователя. Поэтому по большому счету «кадры тут не решают ничего» – ученому достаточно быть последовательным в соблюдении определенных правил игры – и все тайны этого мира наука со временем откроет и поставит человечеству на службу.

Иными словами, от любого представителя научного сообщества вы услышите, что наука объективна, рациональна, свободна от идеологических влияний, а знания, полученные с ее помощью, относительно «истинны» (относительно – потому, что завтра узнаем еще больше). Однако, как я постараюсь показать это чуть ниже, традиции, сложившиеся в научном мире за последние 150 лет, делают подобные утверждения отнюдь не бесспорными.

Если в очень грубой, упрощенной форме попытаться определить «символ веры» современного естествознания, то это, похоже, будет нерушимая, железобетонная триада – «антибожие» (материалистическая «естественность» нашего мира), неизменность физических законов природы (так называемый актуализм) и общая для всего окружающего мира тенденция к развитию («глобальный эволюционизм»).

Я прекрасно понимаю, что любой ученый тотчас по прочтении вышеприведенного абзаца предаст меня «научной анафеме», однако суть подобной эмоции будет заключаться исключительно в употреблении мной «ненаучной» терминологии. Любой ученый муж, например, категорически не согласится с формулировкой «символ научной веры», ибо, как мы уже неоднократно слышали от этих людей, в науке нет веры, но только эмпирика, опыт, эксперимент, есть только – «его величество Факт». И по поводу «антибожия» науки ученый тоже вряд ли согласится…

Впрочем, давайте по порядку. Надеюсь, всё станет на свои места.

«Антибожие». И христиане, и атеисты согласны в том, что рациональный тип мышления появился в человеческой истории позже религиозного. Мы можем принимать или не принимать библейские рассказы о первых людях на допотопной земле или первых послепотопных мигрантах. Но вряд ли кто будет спорить, что в любом случае «голый человек на голой земле» в этом материальном, опасном и не желающем отдавать свои тайны мире – будь он хоть трижды мистиком и философом, – не мог миновать такого удовольствия, как рациональный подход к изучению окружающего. Хотя бы для того, чтобы выжить. Дух постоянного сомнения, опаски, оглядки, отбора наиболее подходящих вариантов как раз и породил то, что сегодня называется рациональным мышлением. С точки зрения христианина наука не могла не родиться в падшем мире, оставленном Богом с напутствием человеку: «в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:19) и «впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся» (Быт. 8:22). Возражая христианину, материалист скажет, что просто рациональный тип мышления эволюционным образом пришел на смену мистическому (религиозному), как следствие новых знаний о природе и мире.

Как бы там ни было, до определенного момента наука и вера сосуществовали в завидном единстве. Основатели современной европейской науки потому и были, так сказать, спокойны в изучении законов природы, что понимали – законы эти нерушимы и доступны для изучения именно потому, что установил их разумный Законодатель. Всё, что создал Бог, всё, что вложил он в этот мир, можно было изучать в качестве Его творения и, хваля Творца, раскрывать и ставить себе на службу в облегчение «сеянья и жатвы, холода и зноя» – создавать новые материалы и технологии, добывать энергию из пара и электричества, выводить новые сорта растений и породы животных.

Но драматизм этой истории в том, что с определенного момента, лет триста назад, европейская наука стала отделяться от христианства. Материалист в очередной раз ввернёт дежурную мантру о прогрессе и новых знаниях, якобы показавших ошибочность религиозной картины… Христианин же скажет о «гордыне», то есть, выражаясь светским языком – о крайнем эгоизме ученого, не захотевшего делиться собственной славой и величием с Творцом этого мира.

Действительно – секуляризацию («обезбоживание») науки можно рассматривать как некий бунт ученого, однажды решившего, что существующий мир может управляться не только Богом, но и человеком, обладающим определенными, им самим накопленными, а фактически «отобранными у Бога», знаниями. Убедившись однажды, что он уже сам знает все алгоритмы «божьих законов природы» и сам может воспроизвести многие «божьи явления природы» в эксперименте, ученый задал себе вполне рациональный вопрос – а причем тут, собственно, Бог? Зачем он мне, ученому, если я в своей работе могу его просто не учитывать? Или, переводя на язык этики – зачем мне родитель, если я и так владею всем данным мне богатством?

Всё это зашло так далеко, что сегодня по умолчанию считается, будто наука находится в некоей зоне, свободной от любых религиозных или мировоззренческих установок. Более того, ученому-материалисту категорически не понравится сама приведенная выше формулировка – что одним из основополагающих принципов естествознания является «антибожие». Ученый тут же вспомнит старика-схоласта Оккама и его знаменитую «бритву» – принцип, требующий для объяснения любого непонятного явления отсекать все лишние, так называемые избыточные, сущности. Позвольте, г-н Милюков, скажет ученый муж, – в науке нет никакого ни божия, ни антибожия. Всё это вообще не имеет к науке ни малейшего отношения. Наука просто не вводит понятие «Бог» для объяснения непонятных явлений. Строго по Лапласу – наука не нуждается в гипотезе Бога. Науке вообще нет дела до каких-то непонятных богов и библий. Наука этически и идеологически нейтральна. Она изучает движение электронов и степень окисления веществ, и Бог тут – ну ни с какого боку ученому не помощник. Науке от наличия или отсутствия Бога ни холодно, ни жарко. Антибожие как принцип науки – это такая же нелепость, как, скажем, для произведения искусства требование обязательного наличия реального прототипа.

Казалось бы, нынешних, секулярных ученых можно понять. Наука утверждает, что познает мир, но при наличии божественных тайн мир непознаваем. Если для ученого-христианина старой формации пределы познания ограничивались рамками нравственности, то для секулярного ученого, решившего идти в познании до конца, такой подход принципиально неприемлем. Тезис о нейтральности науки ученый-материалист будет отстаивать до конца – ведь человек, делающий атомную бомбу или создающий омолаживающее средство из абортивного материала, просто не может оглядываться на этические установки. Современное научное образование на корню отсекает этику и философию, и, верно говорится, что если современному инженеру дать задание спроектировать идеально защищенную систему, он спроектирует тюрьму. Следовательно, даже интуитивная задача номер один для секулярной науки – избавиться от любых лишних проблем, заподозренных в этическом происхождении, от мистики, от всего иррационального мусора, засоряющего стройную картину познаваемого мира. Это требование сформулировано в самóм развернутом названии научного знания. На то оно и естественнонаучное, что всё сущее должно быть рассмотрено им как следствие не божественных, не творческих, не этических, не личностных, а единственно лишь – естественных, натуральных, само-собой-идущих материальных процессов, не оставляющих места никаким двусмысленностям, загадкам и так называемым голосам совести.

Не будем сейчас подробно рассматривать тезис о секулярности науки как естественном следствии прогресса, показавшего неактуальность религии. Он был бы верен, когда б не одно но – от Ньютона и до сегодняшнего дня многие блестящие научные умы, включая нобелевских лауреатов, разделяют христианскую идею, продолжая при этом свою научную карьеру.

Но прав ли сегодняшний христианин, что нынешняя наука является «блудным сыном» религии и по идее должна (не в смысле долга, а в смысле надежды на это) вернуться к тому состоянию, когда ученый в своем познании мира «следовал за мыслью Творца»? Вероятно, прав, но только отчасти. Для сокращения пути давайте признаем, что жесткая связка между исследованием и этическими нормами существует только на уровне самого исследователя. Казалось бы, в идеале наука, научный поиск должны быть, действительно, нейтральны и независимы ни от религиозных, ни от атеистических убеждений исследователя. В реальности всё немного сложнее.

Например, могут ли сегодняшние представители точных наук – физики и химики, «не вводить Бога» в свои исследования? Разумеется, могут. Физик Гинзбург может быть ярым атеистом, а физик Курчатов – глубоко верующим человеком, однако их мировоззрение не влияет на вещи, твердо фиксированные в этом материальном мире – на скорость движения электронов или ускорение свободного падения. Максимум, что может физик-христианин – это лишь сожалеть, что физик-атеист не принимает тезиса о сотворенности этого мира и его законов Богом, но при этом оба физика – и атеист, и христианин – изучают одну и ту же материю и одни и те же законы, не меняющиеся от личных убеждений исследователей.

Поэтому сделаем первый вывод – в точных науках, каковыми являются, скажем, физика, химия или математика, наличие или отсутствие такой сущности как Бог никакого влияния на результаты исследования не оказывает. Независимо от того, как возникла материя, и кто вложил в нее ее свойства, точные науки лишь фиксируют эти объективные свойства, систематизируют их, обобщают и выводят столь же объективные закономерности.

Однако существуют научные дисциплины, где при изучении и описании объектов в принципе нельзя обойтись без субъективизма – вероятностных допущений, всяческих обобщений по аналогиям и «идеологических» интерпретаций. В первую очередь это относится к историческим наукам, имеющим дело с событиями, происходившими в прошлом и ныне не наблюдаемыми. Или того лучше – с событиями, происходившими всего один раз в истории и в принципе опытным путем не воспроизводимыми. Если взять, к примеру, биологию, геологию или астрономию, то они в какой-то мере безусловно подпадают под категорию «настоящих» наук. Представители этих дисциплин изучают то, что открыто их взору – систематизируют объекты, описывают их строение, состав, функцию, связи и взаимодействия друг с другом. Но существует один момент, являющийся в этих дисциплинах демаркационным. Это – вопрос о происхождении изучаемых объектов. То есть о причине их появления в истории и протекании процесса их развития до того, как первые исследователи увидели эти объекты в их нынешнем виде.

И вот тут начинается самое интересное. Ученый, рассматривающий своими собственными глазами окаменевшую кость динозавра (либо срез геологического пласта, либо галактику) должен описать событие, у которого не было свидетелей. Что бы ни говорил исследователь о своей объективности и объективности науки, ему никуда не деться от субъективной интерпретации, от толкования, от «художественных» попыток создания вероятностного сценария событий – по сути, его творческой (субъективной) реконструкции. В своей исторической, ненаблюдаемой части любая из перечисленных наук перестает быть голой наукой и превращается в обычную мифологию, разве что облаченную в научную терминологию. И в этом случае личное мировоззрение интерпретатора (или группы интерпретаторов) прямым и безусловным образом влияет на реконструкцию. Теперь посудите, может ли быть нейтральной и идеологически свободной реконструкция, когда ученый-христианин реконструирует ненаблюдаемое событие с позиции своего мировоззрения, а ученый-атеист – с позиций своего.

Можно до бесконечности описывать и систематизировать виды животных, геологические страты и типы галактик, но когда дело касается интерпретации их происхождения и развития – то этот спор между двумя сторонами уже ни с логической, ни с какой-другой точки зрения неразрешим принципиально. В зависимости от парадигмы у двух ученых будут разные трактовки при одинаковых фактах. Самое интересное то, что декларируемая беспристрастность ученого-агностика, каковыми особенно любят изображать себя атеисты, здесь не проходит. В мировоззренческих вопросах третьего не дано – причиной происхождения и развития жизни, земли и космоса может являться либо творческая воля личности (Бог, вселенский разум и пр.), либо слепая случайность (тут масса эвфемизмов).

Поэтому в «исторических» разделах любой из естественнонаучных дисциплин никакой объективности ученого и никакого свободного от идеологии подхода в принципе быть не может. Таким образом, современная официальная наука (напоминаю, в части, не касающейся точных знаний), заявляющая о своем агностицизме, нейтральности и свободе от всякой идеологии, банально лукавит, ибо в первую голову опирается на парадигму, исключающую Бога, то есть по своей сути является атеистической. Мотив «не введения Бога в исследование» здесь является не столько методологическим, сколько принципиальным. Любой ученый-материалист, на словах «не нуждающийся в Боге» и уверяющий вас: «Если будут факты, обязательно рассмотрим!» – на деле первый сбежит от рассмотрения проблемы, если решение вдруг начнет подозрительно совпадать с библейским вариантом или может привести к необходимости говорить о Боге. В свое время один из отцов эволюционизма Артур Кийт не скрывал подобного подхода, формулируя его как кредо: «Эволюция не доказана и её невозможно доказать. Мы верим в эволюцию только потому, что единственной альтернативой является сотворение мира, и это немыслимо» (из предисловия к 100-летнему изданию «Происхождения видов» Дарвина, 1959). Нынешние адепты материализма, настаивающие на нейтральности науки, уже не столь прямы, но «антибожие» как принцип то и дело прорывается у них на уровне проговорок: «Что было, когда ничего не было? <...> Почему все части Вселенной стали расширяться одновременно? <...> Откуда мы всё это знаем? <...> Для того, чтобы мы могли задавать эти вопросы, для того чтобы нам не говорить, что кто-то специально сделал Вселенную, которая создана для нашего удобства, для того чтобы избежать давать такой ответ на этот вопрос, мы тогда должны сказать, что у нас было много возможностей выбора <...> – предположить, что эта теория многоликой Вселенной справедлива» (проф. А. Линде, Стэнфордский университет, США; см. Линде, 2007).
 

*  *  *

Второй кит, на котором вот уже 150 лет держится всё научное здание – это постулат о неизменности законов природы. Казалось бы, это всего лишь нормальное научное положение о принципиальной познаваемости мира, принимавшееся и прежними учеными-христианами, и, как мы говорили выше, напрямую унаследованное от них нынешними «свободными» учеными-материалистами. Но прежние ученые признавали авторство Творца, нынешние же принимают тонкие настройки мира как некую само собой имеющуюся данность – да, мол, мы видим и не отрицаем, что мир гармоничен и упорядочен, но причина этого нас особо и не интересует – оно есть как есть, и этого достаточно. Вон, «теория» бесконечного множества вселенных чем вам не хороша? Просто живем в самом удачном из вариантов, вот вам и тонкие настройки, – отмахиваются они.

Однако, отвергнув библейские описания Бытия как мифические и антинаучные, атеистическая наука встала перед проблемой полного отсутствия какой-либо иной информации о событиях, свидетелем которых не был ни один из современников. Поэтому гипотеза о неизменности законов природы, принятая когда-то лишь для удобства описания геологических процессов, в новой науке фактически приобрела статус методологического принципа. Этот принцип, также известный как актуализм, гласит дословно следующее – ключ к пониманию прошлого лежит в настоящем. То есть все те процессы, константы, положения, которые мы наблюдаем вокруг себя сегодня (от скорости образования гор до скорости распада радиоактивных ядер) – были точь-в-точь такими же и миллион, и миллиард лет назад.

Методологические основания такого принципа, повторюсь, понятны – ученым просто необходима устойчивая и доступная для исследования модель окружающего мира. И с нарушениями порядка, с отклонениями от своей модели наука не работает. В этом смысле наследство христианской науки вписалось в новые схемы идеально. Но для ученых-материалистов, исповедующих нейтральность науки, между тем актуализм имеет и другую, уже идеологическую ценность – и любой адепт материализма будет защищать его подобно матросу с картины Дейнеки «Оборона Севастополя» – с трилобитом вместо гранаты в одной руке, с томиком Дарвина в другой, истекая кровью на последнем рубеже. И в такой особой приверженности к актуализму у этого типа ученых есть свой резон. Принцип актуализма, если в него упереться как следует, становится аргументом невозможности нарушения каких-либо процессов в прошлом и ставит непрошибаемую стену не только для библейской картины происхождения мира, но и для любой иррациональности вообще.

В этом смысле актуализм сегодняшних секулярных ученых – это лишь карикатура на, так сказать, истинный актуализм основателей современной науки. Если в прошлом неизменность законов и констант христианские ученые рассматривали как свидетельство разумного замысла Бога о природе, то современные, напротив, ценят актуализм ровно по противоположной причине – законы мироздания оттого так крепки, что их некому нарушить! В природе всё так притёрто друг к другу, что чуду, то есть нарушению законов природы, уже просто некуда втиснуться. Мы не можем допустить чуда, – как бы говорит материалист, – потому что природа уже упорядочена! Надо было вам раньше приходить!

Шутки шутками, но логика даже «этого» мира подсказывает, что у всякого закона, тем более, неизменного, должен быть автор, то есть законодатель. Однако строгость закона секулярный ученый принимает, а наличие Законодателя – ни в какую.

И это при том, что наш мир наполнен, пронизан явлениями, безусловно выходящими за рамки привычных нам природных законов. Не будем говорить тут о явных сверхъестественных явлениях, всем хорошо известных. Они не объекты для научного изучения, а некие маркеры, возможно, свидетельства открытия в нашем мире неких окон из мира другого. Но материалистическому актуализму явно противостоит и более «земной» материал – для пытливого ума ученого просто драгоценный. Например, существует множество фактов, опровергающих принцип актуализма – от ископаемых тропических лесов в Заполярье до сохранившихся фрагментов белков якобы вымерших десятки миллионов лет назад динозавров. Не говоря уже об археологических и антропологических аномалиях, составляющих закономерный ряд, когда костные останки древних людей и их артефакты регулярно отыскиваются, что называется, не в своем времени и не на своем месте, полагающимися им по эволюционной схеме. Казалось бы, наука, ученые, академии и лаборатории должны были броситься наперегонки со всех ног – самым тщательным образом исследовать эти находки для укрепления уверенности в правоте собственных выводов.

Но «господствующая наука» в подобных случаях предпочитает хранить молчание и делать вид, что она «тут никого не знает». Причем, принцип бритвы Оккама в этом случае понимается учеными людьми весьма своеобразно – они отсекают не лишнюю сущность, а исключительно сущность им неудобную. Казалось бы, просится само – ученый, сталкиваясь с необъяснимым явлением, должен первым наплевать и на Оккама, и на его бритву – и первым ввести столько дополнительных предположений (сущностей), сколько нужно, чтобы помочь познанию, если целью науки действительно является выяснение истины любым способом. Но наука просто принципиально отказывается работать на этом поле и ступать на тропинку, которая может привести устоявшуюся картину мира к зависанию всей программы, то бишь, к тупиковому состоянию любой научной концепции. Заимствовав из христианской науки идею принципиальной упорядоченности мира, материалистическая наука выхолостила его, наполнив собственным произволом. Вы говорите, что невозможно сохранение органики в 80-миллионолетних костях динозавров? Но ведь скорость распада ядер неизменна, говорит эта наука, следовательно, органика способна сохраняться 80 миллионов лет! Объективность такой науки хорошо иллюстрируется отказом рассматривать явления, в ее схемы не вписывающиеся. А о том, мимо каких возможностей познания она проходит, лучше и не думать.
 

*  *  *

Из догматов о естественном (то есть случайном) характере происхождения и существования мира и неизменности его физических законов непосредственно вытекает желание объяснить всю его наблюдаемую сложность. Тут логика проста – если наш сложный и разнообразный мир возник естественным, а не божественным путем, то развиться он мог только из примитивного состояния; таким образом, необходимо уделить особое внимание процессу этого усложнения, попробовать отыскать ему доказательства, а зияющие дыры закрыть фантазиями и идеологической пропагандой. Поэтому принцип глобального эволюционизма – представление о постоянной эволюции окружающего мира – является еще одним столпом секулярной науки.

Чарльз Дарвин (1809–1882) в середине XIX века положил конец «несправедливым» представлениям о божественном мироустройстве, царившим в науке, предложив взамен свою новую триединую движущую силу в природе – изменчивость, наследственность и естественный отбор. Можно много спорить о Дарвине, считая его хоть образцом добросовестного ученого, хоть первым идеологом фашизма – но его роль в истории науки неисчислима никакими известными величинами. Дарвин первым открыл все шлюзы материализма, найдя ему, материализму хоть и примитивное, но такое желанное для большинства ученых обоснование. Исторический рубикон теизма в науке был пройден безвозвратно. Отныне любой ученый мог как бы обоснованно отрицать Бога, ссылаясь на «последние научные открытия», на этот новый суррогатный «двигатель» природы – случайные изменения и естественный отбор.

В подтверждение дарвиновских идей сегодня принято считать, что эволюционируют не только живые организмы, но и космические объекты, и человеческие сообщества. Историки, антропологи, лингвисты, психологи, искусствоведы, социологи, экономисты и др. – в качестве аксиомы исходят из эволюционного происхождения и характера своего предмета. Большинство естественнонаучных трудов сегодня пишутся с непременным учетом того, что нашим миром правят эволюционные процессы.

Однако проблема любого эволюционизма (биологического, социального или космологического) – это его неизбывная гипотетичность и, главное, отсутствие внятного механизма, который мог бы обеспечить направленный и необратимый процесс развития нашего мира от простого к сложному. В той же биологии ситуация с заменой Бога на «изменчивость и отбор» уже при самом рождении содержала в себе скрытый карст, ловушку для будущих исследователей. С развитием науки и накоплением новых фактов, с появлением таких дисциплин как генетика и информатика, дарвиновские суррогатные придумки стали трещать по всем швам. Если у классических дарвинистов в свое время не было удовлетворительного объяснения механизма отбора полезных случайных изменений, то с развитием науки подобные проблемы перешли на более солидный уровень – неодарвинизм теперь не может объяснить механизм появления качественно новой информации в генах, скачкообразное и при этом скоординированное усложнение органов, возникновение систем с так называемой неуменьшаемой сложностью и др.

Этот пункт о неизвестном механизме эволюции (и необходимость упрямого повторения очередной мантры о случайном и бессознательном отборе) стал головной болью всех современных эволюционистов. Не сумев в итоге придумать никакой достойной замены Богу, эволюционисты всякий раз при описании какого-либо процесса вынуждены едва ли не со скрежетом зубовным вводить в свои построения некий абстрактный управляющий фактор, лукаво обзывая его то «давлением в сторону оптимума», то «повышающейся упорядоченностью системы», а то и просто «живой природой».
 

2.

Итак, в самых общих чертах я попытался показать, что нынешняя парадигма эволюционизма, господствующего в науке, не позволяет говорить о декларируемой нейтральности рационального научного подхода. По крайней мере, в сегодняшнем официальном научном сообществе. Традиции последних полутора столетий свидетельствуют о том, что эволюционизм безусловно базируется на идеологии атеизма, и при этом пытается сохранить этот атеистический подход в науке лишь потому, что таковой подход является единственной альтернативой Божественному происхождению мира. Эволюционизм трансформируется, пытаясь приспособиться к новым опровергающим фактам, но, несмотря на зияющие провалы и перманентное состояние кризиса, продолжает существовать исключительно вопреки идее творения. Если в точных науках идеология не играет никакой роли, то в описательных и исторических дисциплинах базовая догма эволюционизма, маскирующегося под «независимый научный поиск», по своей сути является синонимом атеизма.

А теперь давайте посмотрим, что говорят по этому поводу сами ученые-материалисты.

Для понимания сути современной научной методологии обратимся к работе одного из самых известных наших популяризаторов эволюционизма, старшего научного сотрудника Палеонтологического института РАН Кирилла Еськова «История Земли и жизни на ней». В этой работе, на мой взгляд, дано весьма отчетливое и образное определение того, чтó собой представляют так называемые научные методы.

Подводя читателя к основам методологии, ученый задает наводящий вопрос – познаваемо ли прошлое в принципе? Разумеется, что познавать можно только нечто устойчивое, устоявшееся – прошлое, имеющее неуловимые или неизвестные свойства, изучать бессмысленно. Поэтому, считает К. Еськов, принцип актуализма мы должны принять в качестве постулата.

«Принцип актуализма <...> заключается в том, что при любых реконструкциях событий прошлого мы исходим из того, что в те времена должны были действовать такие же законы природы, что и ныне. <...> И пускай, к примеру, в докембрии существовали экосистемы, не имеющие современных аналогов – но камень-то, надо думать, и тогда падал на землю с ускорением 9,8 м/сек2, вода замерзала при нуле градусов Цельсия, а молекула хлорофилла исправно поглощала кванты света».

Позже К. Еськов еще оговорится, что актуализм – не аксиома, а всего лишь презумпция (мол, пока не доказано никем, что было как-то иначе, это утверждение можно считать верным), но сейчас актуализм нужен Еськову именно как некая базовая модель, от которой он будет отталкиваться в дальнейших построениях. И мы чуть позже вернемся к этой оговорке.

Не беда, что падение камня на землю с одинаковым ускорением 9,8 м/сек2 и замерзание воды при нуле градусов во все времена – факты совсем не бесспорные. И, конечно, дело не в том, что на древней Земле теоретически могли быть другая гравитация и другое атмосферное давление, меняющие те мелкие производные, которые назвал палеонтолог. Нет, ставки здесь, разумеется, более крупные. Без признания любых физических законов неизменными мы не сможем оставаться на рациональном поле. Введением актуалистической модели нужно исключить любые неожиданности – не был ли наш видимый и изучаемый сегодня мир когда-либо «искажен» вмешательством иррациональной силы? Малейшее нарушение естественного порядка вещей в прошлом может привести если и не к обрушению всего нынешнего научного здания, то к коренному пересмотру выводов, сделанных науками, опиравшимися на недоказанную гипотезу эволюции.

Говоря, например, о постоянстве скорости радиораспада, ученые-эволюционисты опираются на опыт, сложившийся в более-менее приемлемый практический метод лишь в середине прошлого столетия, но результаты измерений проецируют на… 4,5-миллиардолетний исторический отрезок времени – подход не только неслыханный в «нормальных», точных науках, но и откровенно «наглый» с точки зрения простой человеческой скромности! А что если – чисто гипотетически – скорость радиораспада в прошлом отличалась от нынешней? Ну, пусть не Божественным вмешательством, а каким-либо неведомым нам искажением-искривлением пространства-времени? Так, Ю. Чайковский говорит, что в отношении несуществующих ныне экосистем, упоминаемых К. Еськовым, актуализм не работает, поскольку нет гарантии, что их исчезновение как раз и не вызвано изменением действия какого-то из законов природы (Чайковский, 2003).

Поначалу К. Еськов вроде бы предвидит возникающие ограничения:

«Непосредственно в прошлое заглянуть невозможно, машина времени – это несбыточная мечта человечества. Любые наши суждения о прошлом есть лишь более или менее вероятные предположения, основанные на интерпретации фактов и событий современности (здесь и далее в цитатах выделено мной. – А. М.). Динозавры <...> – это, вообще-то говоря, лишь куски песчаника, напоминающие своей формой кости современных рептилий; все же остальное – чистые домыслы».

Объективный подход? Разумеется. Казалось бы, здесь демонстрируются открытость и логика, присущие некоему идеальному воображаемому научному сообществу – тут тебе и о прошлом можно вести речь лишь в терминах вероятности, и динозавры – это всего лишь наша интерпретация найденных окаменелостей… Но Еськов просто клонит в нужную ему сторону:

«…Для начала нам следует решить для себя принципиальный вопрос: познаваемо ли прошлое вообще? <...> Если ответ будет «нет», то мы можем дальше по собственному усмотрению населять прошлое атлантами и лемурийцами, разумными спрутами и крылатыми огнедышащими драконами, а можем, наоборот, отрицать существование всего, что не упомянуто – черным по белому – в Ветхом Завете. Пожалуйста; мы теперь находимся в сфере мифологии, можно ни в чем себе не отказывать. Отправившись по этому пути, мы с неизбежностью должны придти к отрицанию существования Хеопса, Ивана Грозного, а то и товарища Сталина – чем они в этом смысле лучше динозавров?

Если же мы примем, что прошлое принципиально познаваемо (а подавляющее большинство людей решают для себя этот вопрос именно так), и останемся при этом на позициях рационального мышления (то есть будем полагаться не на «откровения свыше», а на свои собственные наблюдения и умозаключения), то упомянутый выше кусок песчаника немедленно превратится в бедренную кость тиранозавра».

Читатель, ведомый К. Еськовым «к правильному ответу», поначалу может и не понять, зачем на столь простой вопрос – познаваемо ли прошлое или нет – автору приходится отвечать столь сложно, с явными передергиваниями в аналогиях и аргументацией ad absurdum. Но в этих строках – очевидная полемика с теми отрицателями эволюции, кто высмеивает феноменальную способность эволюционистов заглядывать в прошлое и говорить о гипотетических событиях «эволюции» в терминах едва ли не непосредственных ее свидетелей. Хотя к рассмотрению научного инструментария мы даже не приблизились, с этого ответа уже начинаются первые сомнения в объективности пользователей этого инструментария. Конечно, какому нормальному человеку придет в голову объявить прошлое принципиально непознаваемым и на этом основании населять его мифическими персонажами? Почему между невозможностью познания условно неизвестного нам прошлого и известными событиями истории мы должны ставить знак равенства? Сама логика утверждения «отрицание возможности познания прошлого равно отрицанию объективных фактов» есть очевидная натяжка. Еськов не допускает простого ответа – прошлое познаваемо, но лишь отчасти, в зависимости от всех имеющихся у нас свидетельств. Но сказать так, то есть согласиться, что для познания прошлого мы должны принимать все без исключения свидетельства, включая иррациональные «откровения свыше», ученый-рационал, разумеется, не может. С другой стороны, он остается фактически ни с чем – вынужден иметь дело с прошлым без фактов и свидетелей, плохо понимаемым и допускающим только гадания. Поэтому всю нищету рационального метода он вынужден преподносить в виде уговора о неких ненарушаемых условиях и с обещанием эффективного результата – «Если же ... останемся при этом на позициях рационального мышления, ... то упомянутый выше кусок песчаника немедленно превратится в бедренную кость тиранозавра».

Это хорошая иллюстрация положения – кто бы и что ни говорил нам о чистоте методологических концепций и принципиальности занимаемых позиций, всегда следует помнить, что ни один человек, даже самый рациональный, не способен избавиться от субъективизма и связанных с собственным мировоззрением «всякого рода общих соображений» (выражение самого К. Еськова). В приведенном его утверждении первым делом выпрыгивает некое концептуальное противоречие только что им самим сказанному. Минуту назад К. Еськов утверждал, что любые наши суждения о прошлом есть не более чем вероятностные предположения и субъективные, разумеется, интерпретации, и вдруг такая завидная конкретика – если подходить рационально, то «кусок песчаника немедленно превратится в бедренную кость тиранозавра». Это с чего вдруг? – хочу спросить я. Объективно откроется, что это динозавровая кость, или она потому динозавра, что в наших концептуальных установках присутствуют именно динозавры, а не огнедышащие драконы? Почему, если мы «останемся ... на позициях рационального мышления», кусок песчаника превратится не в останки существа, описанного в Библии и даже не в бедренную кость товарища Сталина, а именно в нечто такое – «самое настоящее», имеющее свойство быть различимым только при «объективном» рациональном подходе… Как будто мы не сами (и не подобными же вероятиями) населили предположительным тираннозавром предположительный осколок Гондваны с предположительным возрастом 65 миллионов лет... Миссия, так сказать, не выполнена – автор признает условность наших знаний о прошлом, но нимало не убеждает меня, что рациональный подход делает эти знания менее условными и спекулятивными.

Кроме того, слыша утверждения вроде «немедленно превратится в бедренную кость тиранозавра», нелишне будет вспомнить, кáк именно все эти рациональные превращения выглядели на практике. Именно так, по определению Еськова – поспешно, быстро, «немедленно» – у рациональных «сторонников беспристрастной науки» всегда с издевательской предсказуемостью окаменевший зуб свиньи превращался в обезьяночеловека; бедренная человеческая кость, найденная в 15 метрах от черепной крышки эректуса, «немедленно» превращалась в единое существо – питекантропа, а фальшивый череп из Пилтдауна с подпиленной обезьяньей челюстью – еще быстрее превращался в недостающее звено меж обезьяной и человеком. Примеров такой завидной скорости и «немедленных превращений» чего-либо во что-нибудь вполне подходящее в истории эволюционизма можно насчитать десятки и сотни, если вообще имеет смысл считать, а не увидеть в этом систему. Подавляющее большинство адептов «объективного» рационального метода, исповедующих эволюцию, почему-то с первых дней и доныне из всех возможных вариантов «превращений» выбирают только те, что подыгрывают их идее, а все неудобные свидетельства, хоть ты убейся, для них так и остаются ни во что не превращенными. Однако же и странно, что при таких скоростях и такой «немедленности» распознания загадок – тот же пилтдаунский череп-фальшивку с подпиленной челюстью целых 40 (сорок!) лет никто толком даже не исследовал, дабы не потревожить статус драгоценной переходной формы!

Так что на практике, честное слово, надежней было бы обратиться к «откровению свыше»!

Как мы уже говорили, в реальности никакой «научной интерпретации» без руководящей идеи в принципе не бывает. В этом смысле актуализм, выстраивай он в прошлом хоть абстрактные кубические миры, но имей при этом внутреннюю непротиворечивость схемы и констатацию своей условности, не заслуживал бы ни одного худого слова. Но вся нелепость в том, что актуализм К. Еськова подается пропагандистами эволюции как нечто, дающее объективные результаты в познании прошлого. Многие люди, особенно из обывателей, обидно попадаются на этом фокусе «научности», не умея отличить доказательства от презумпций, а факты от их интерпретации. Но, повторю еще раз – актуалистическая модель мира не является гарантией того, что в прошлом законы не менялись или не нарушались, а мир не испытывал на себе действие каких-либо неизвестных науке сил, в том числе, возможно, и сверхъестественных. И это тем более удивительно, что в реальности дела с объяснительными возможностями актуалистической модели обстоят из рук вон плохо.

Гало полония в граните. Фото: J. Richard Wakefield, Journal of Geological Education

Радиогало полония 218, 210 и 214 в граните.
Фото: J. Richard Wakefield, Journal of Geological Education

Возьмем, как пример, известный парадокс из области изотопного датирования – так называемые радиогало полония. Гранитные породы Земли считаются фактически ровесниками нашей планеты, так как образовались из жидкой магмы при ее рождении. Но в этих гранитных породах, по всей Земле, существуют многочисленные, наблюдаемые под микроскопом сферические следы распада изотопов полония-218, 210 и 214, у которых периоды полураспада составляют 3 минуты, 138 дней и 164 микросекунды соответственно. Загадка состоит в том, каким образом полоний, промежуточный продукт распада урана-238, очутился внутри твердого гранита, да еще «в одиночестве», без следов предыдущих элементов в цепочке распада от материнского элемента. Эту проблему много лет исследовал Р. Джентри, ученый с мировым именем, опубликовавший свои работы в ведущих научных журналах. В результате он пришел к заключению, что скорость возникновения гранитов, оцениваемая, скажем, по полонию-214, была сопоставима с периодом его полураспада, то есть меньше 164 микросекунд! Или, проще говоря, гранит образовался мгновенно и уже в твердом состоянии – ситуация, вполне соответствующая библейскому творению. Несколько десятилетий исследования этой проблемы усложнили картину, добавив аргументов как в поддержку выводов Джентри, так и против них; тем не менее, за все время существования этого парадокса ученым так и не удалось его объяснить. Но даже если согласиться, что Джентри нарисовал слишком упрощенную картину (распределение гало оказалось сложнее), сам этот парадокс свидетельствует о том, что процессы, происходившие в прошлом, могли коренным образом отличаться от сегодняшних[1].

Но, как сказал бы в свое время Брежнев, «Актуализм должен быть актуальным!»

«Ископаемая древесина с годичными кольцами, – пишет далее К. Еськов, – позволит заключить, что климат в этом месте тогда был сезонным, а ископаемый коралловый риф – что температура окружающей его морской воды превышала 20 градусов. Все эти выводы будут основаны на аналогиях – на том, как ведут себя кости позвоночных, древесина и коралловые рифы в наши дни».

Однако и здесь теория не сходится с фактами. Так, например, на канадском острове Аксель Хейберг, расположенном за Арктическим кругом, в 1986 году был обнаружен «замерзший лес» – тысячи поваленных деревьев, идентифицированных как разновидность метасеквойи. Некоторые из деревьев имели до полуметра в диаметре. Древесина не только не сгнила, но на ветвях даже сохранились почерневшие листья и шишки. В одном из сообщений говорится, что геологу, охотящемуся за образцами, понадобится не геологический молоток, а обыкновенная пила, так как дерево по-прежнему мягкое. Между поваленными мумифицированными деревьями в огромных количествах были обнаружены неминерализованные кости аллигаторов, верблюдов, львов и гиппопотамов. Возраст леса был оценен в 45 миллионов лет, несмотря на то, что образцы древесины, датированные по «углероду-14» показали возраст 49,5 тыс. лет (Beukens, 1990).

Исследовательница феномена острова Аксель Хейберг Хоуп Джарен Мумифицированные ветви метасеквойи Один из тысяч пней мумифицированного леса
Мумифицированные шишки и семена Фрагмент дерева с сезонными кольцами Древесина с хорошо сохранившейся структурой

Мумифицированный лес острова Аксель Хейберг. Верхний ряд: слева – исследовательница феномена, профессор Хоуп Джарен; в центре – мумифицированные ветви метасеквойи; справа – участок с остатками пней, находящихся in situ на северо-восточной окраине острова. Нижний ряд: слева – мумифицированные шишки сосны Pinus sp. и 000000000000000Metasequoia sp., семена, прут и листья Larix altoborealis (обра0тите внимание на сохранность «45-миллионнолетнего» прутика вверху снимка); в центре – фрагмент дерева с сезонными кольцами; справа – древесина с хорошо сохранившейся структурой. Для увеличения щелкните на любой фотографии 2–6). Фото: National Geographic 2002 и University of Pennsylvania 2007

Подобные находки с точки зрения актуализма необъяснимы. Совершенно непонятно, как эти леса могли расти в световом режиме арктического острова, где 4 месяца в году длится полярный день, а 4 месяца – полярная ночь. Ни сегодня, ни в древности не могло существовать никаких растений, способных выжить в таких условиях (первооткрыватель феномена, профессор Хоуп Джарен говорит, что для дерева 4 месяца непрерывного дневного света значат то же, что для человека 4 месяца без сна). Еще одна загадка – исключительная сохранность ископаемого леса. Исследователи обратили внимание, что метасеквойи выглядят так, «будто они пролежали не 45 миллионов, а всего лишь тысячу лет».

Теоретически этот факт можно было бы интерпретировать в рамках модели так называемого катастрофизма – моментальных, по униформистским меркам геологических событий, приводящих к быстрому и кардинальному изменению облика и климата Земли. Это будет совпадать с библейской версией о послепотопных катаклизмах. Я говорю – теоретически, потому, что геологам, рассуждающим строго в стиле аналогий Еськова, в любом случае трудно найти свое «фирменное» объяснение. В данном случае актуализм просто не работаетт[2].

Эластичные структуры внутри кости Tyrannosaurus rex. Фото: MSNBC.com

Эластичные структуры внутри кости T. Rex, жившего, как считается, около 70 млн. лет назад. Источник: www.msnbc.msn.com

То же касается и неоднократных недавних находок неокаменелых костей динозавров (Schweitzer 2005, 2009), в которых cохранились не только эластичные структуры вроде волокнистых соединительных тканей (остеоцитов) и кровеносных сосудов, но и содержимое этих сосудовв – красные кровяные клетки[3]. Для официальной научной картины здесь явно что-то не складывается – если мягкие ткани сохранились, то количество нулей в возрасте геологической истории земли, возможно, резко сокращается. Даже если допустить, что динозавры дожили практически до наших дней, то и в этом случае рушится вся концепция летописи окаменелостей. Вариант затерянного мира не проходит – если динозавры жили бок о бок с нами недавно, то и юра, и мел с их экосистемами столь же недавние. Вспомним, что знания о динозаврах, согласно рационализму Еськова (читай – научного сообщества), мы можем получить только из кусков песчаника...

Конечно, К. Еськова можно понять. Когда невозможно объяснить, почему все направления, кроме нашего, рационалистического, неправильные, нужно объявить единственно правильным собственное, «наше», а от всех остальных резко отмежеваться:

«Но вправе ли мы исходить из такой предпосылки? Не только вправе – мы обязаны поступать именно так, и вот почему. Мы уже оговорили, что действуем в сфере рационального мышления. Рациональный тип мышления – отнюдь не единственно возможный; бывает мышление художественное, мистическое, религиозное, и т.п. Надо отчетливо осознавать, что ни одно из них не «хуже» и не «лучше» остальных – они просто разные, и имеют свои собственные «своды законов. Мы вольны в выборе типа мышления – но, раз выбрав, обязаны будем в дальнейшем подчиняться определенным правилам».

Надо отметить, что на подобной логике построена и вся современная политическая пропаганда – сколько бы ни существовало сущностей, определяемых как «они», в этой обязательной разрозненности есть самая сплоченная и всегда во всем правая сила «мы». Этакий «Аватар» – мы сплотились, чтобы добывать минерал на Пандоре, и если ты делаешь хоть один шаг влево-вправо из нашего сообщества, тебе засчитывается измена. Впрочем, согласимся с выводом К. Еськова – в науке существуют некие определенные и устоявшиеся «правила». Являются ли эти правила «последним словом в поисках истины», корпоративными ли «правилами игры в науку» или пусть даже гипотетическим «заговором ученых» – не суть важно. Гораздо важнее другое – если нам нужна истина, а не «стиль», то достаточно ли одного свода этих «правил» и одного, рационального, типа мышления – для познания собственно истины? Почему условие выбора столь жестко, и почему невозможно всестороннее познание с привлечением всех других возможностей? Как это ни прискорбно для рационалов, но у некоторых людей есть способность смотреть и видеть без всякой научной методологии. Понимать сущность вещей и видеть связи в окружающем мире без рационального сбора, анализа и интерпретации фактов. Такое познание называется творческим видением. Как минимум оно незаменимо в тех ситуациях, когда рациональный тип мышления уже заставляет интерпретировать факты в ущерб здравому смыслу. Один мой знакомый, «серьезный» ученый муж (кстати, убежденный эволюционист) сказал по этому поводу: «Парадокс в том, что в недоступной для нас точке познания художник в большинстве случаев оказывается первым». Недооценивать такие возможности познания для рационалистов означает – не понимать в устройстве этого мира очень важных вещей.

Процитированный абзац Еськова (не знаю почему, особенность восприятия у меня такая) – заставляет лишний раз поразмыслить на тему индивидуализма, противостоящего племенному сознанию. Пророки, художники, философы – всегда индивидуалисты, гонимые сплоченным племенем. Конечно, научное сообщество нельзя назвать ни тоталитарным, ни казарменным, но что-то от племенного мышления, ненавидящего любой индивидуализм и несоблюдение их племенных правил, в нем, безусловно, есть. Многие научные разработки сопровождаются завесой секретности, адресатом их, в отличие от трудов философов и художников, никогда не является средний индивидуум, но, как правило, государство. И в своих представлениях о порядке, иерархии и соблюдении правил, совмещенных с презрением к «разболтанным» гуманитариям, ученый идеально совпадает с представлениями на этот же счет и государства. Я не люблю в качестве примера ссылаться на кинофильмы, но тот же «Аватар» достоин внимания хотя бы потому, что породил в определенной части общества дискуссию, вышедшую за рамки обычного кинособытия – является ли поступок главного героя предательством. Вроде того, как – «мы и они», «свои и чужие», долг, присяга, «раз выбрав, обязаны будем в дальнейшем подчиняться определенным правилам» и пр. Споры порой достигали такого накала, что казалось, будто киношная измена героя имела место в реальности. Но фантастика тем и хороша, что она – о нас и о наших проблемах. И кто-то из умных людей заметил, что выбор героя был определен тем, что жители Пандоры в большей степени проявляли присущие людям качества, чем сами люди, к сообществу которых принадлежал герой. Применительно к методологии рационального познания это можно конвертировать следующим образом – знания, получаемые другими способами и с помощью других типов мышления, оказываются более полными и точными, чем у тех, кто заявляет о собственной наибольшей достоверности и объективности. И племенное сознание в полной мере проявляется у представителей научного сообщества, если кто-то вдруг из их рядов начинает подозрительно пристально поглядывать в сторону Пандоры, то есть иных способов получения знаний, нежели только строго научными методами.

Действительно, неужели человеку, пусть и рационально мыслящему, неинтересен факт существования, например, библейских и новозаветных пророчеств? Разве истина не может быть сообщена нам не только из сопоставления и анализа фактов, а совершенно другими путями, например, в виде откровения? Нет, не может, говорят ученые-материалисты. Но ведь исполнение пророчеств можно вот просто так взять и проверить?[4]. Более того. Не обязательно совершать измену и убегать из лагеря десантников на Пандору. Что, если просто руководствуясь принципом всестороннего обзора проблемы, как на том настаивали Мейен и Любищев, подойти к некоторым непонятным явлениям с точки зрения возможности их разумного создания? Например, поискать функциональность в тех системах, которые, с точки зрения эволюционистов, имеют вид лишь случайно или хаотично возникших? Найдя алгоритмы искусственности в системе, мы можем понять весь механизм ее устройства и ее настоящее назначение. Но уж нет, можно не сомневаться, что реакция у рационалов на такие предложения будет всегда одинаковой – это чуждо настоящей науке, маргинально и даже мракобесно. Нет уж, мы будем подчиняться определенным правилам игры в науку.

Таким образом, можно оставить сторонникам рационального познания полное право познавать мир удобным им способом, и «не судить их строго». Да, есть определенные правила игры в науку. Да, если ты один раз встал на рациональный путь познания, то не имеешь права сходить с него. Да, ты обязан и станешь подчиняться определенным правилам. Не будем даже спорить с этим. Но давайте все же признаем, что такой подход, будь он стократно внутренне логичен и выверен, не позволяет ухватывать множество явлений нашего мира, что спектр его возможностей – узкая полоса мира физического, а все заявления об объективности и больших возможностях познания, мягко говоря, преувеличены.
 

3.

Если актуализм – один из столпов современной агностической науки, то правила, о которых мы рассуждаем далее по Еськову, по идее представляют собой ряд методологических приемов, используемых в исследованиях. Это своего рода рабочий научный инструментарий. Один из таких инструментов – так называемая «Бритва Оккама»:

«Одним из фундаментальных принципов рационального мышления является «Бритва Оккама» (по имени английского философа XIII века); сам Оккам формулировал его как «Не умножай сущностей сверх необходимого». Применительно к правилам научного исследования это означает следующее: выбирая одну из нескольких гипотез, объясняющих некое явление, надо начинать с самой простой из них, и только убедившись в том, что она «не работает», переходить к более сложной, повторяя эту процедуру до тех пор, пока не будет найдено простейшее удовлетворительное объяснение».

Первое, что хочется спросить по прочтении этого отрывка – а каковы, собственно, критерии того, чтó является необходимым для объяснения явления, а что лишним? Совершенно очевидно, что в зависимости от мировоззрения (научной парадигмы) всё сведется к тому, что интерпретация фактов и событий будет всякий раз зависеть не от искреннего желания разгадать загадку, а от субъективных задач и интересов самого исследователя, а в общем случае – от законодателей этих «правил игры в науку». Кто из ученых, собственно, вправе решать или выбирать, в каких случаях ему, так сказать, экономить на предположениях, а в каких вводить дополнительные сущности?

Но К. Еськов утверждает, что тут всё под контролем. Настоящий ученый такой выбор чувствует едва ли не интуитивно:

«Приведем такой пример. На тихоокеанском острове Пасхи имеются циклопические статуи, которые, казалось бы, не могли быть воздвигнуты примитивным племенем, населяющим остров в наши дни. Можем ли мы высказать гипотезу, что статуи эти поставлены пришельцами с другой планеты? Конечно, можем. Однако, находясь в рамках рационального подхода, мы вправе принять подобное объяснение лишь после того, как будут исчерпаны все более простые – «земные» – гипотезы. Тур Хейердал, сделавший успешную попытку установить пасхианскую статую с помощью лишь тех средств, что есть в наши дни в распоряжении тамошних аборигенов, действовал строго в рамках «Бритвы Оккама» – хотя наверняка не задумывался над этим. Последнее весьма существенно: дело в том, что принцип «Бритвы Оккама» (и впоследствии развившийся из нее принцип парсимонии) для любого ученого, по крайней мере, в сфере естественных наук, настолько фундаментальны, что обычно его просто не замечают – как мы не замечаем воздуха, которым дышим».

Совершенно верно. Сказанное Еськовым означает – ученый, вооруженный своей парадигмой и аккуратно придерживающийся определенных правил, всегда точно знает, какое допущение является «вражеским» и что именно нужно отсечь. Он этим живет как дышит. Сам по себе принцип «чем проще, тем лучше» не всегда универсален в повседневности, но применительно к любой загадке вроде бы кажется справедливым – чем проще объяснение, тем оно вероятнее. Ведь гораздо вероятнее, что статуи острова Пасхи воздвигли неизвестные нам люди, чем неизвестные пришельцы с неизвестных планет. Тур Хейердал слышал легенду, что каменные статуи двигались по острову сами – и тут вероятнее, что они транспортировались в вертикальном положении на каких-нибудь веревках и растяжках, чем с помощью невидимых силовых полей и прочих инопланетных супертехнологий. Ученый на практике проверил свою версию с установкой статуй – и подтвердил безусловную возможность «земного» решения загадки.

Но вот, предположим, попытка Тура Хейердала по установке статуи окончилась неудачей. Ученый предпринял бы вторую, третью, десятую попытки – и все с тем же результатом. Тогда, согласно «правилам», следует признать, что все более простые, «земные» гипотезы, исчерпаны. Так что же? – мы теперь вправе, наконец, принять объяснение «пришельцев»? Согласно уговору – да, но...

В реальности Тур Хейердал не верил ни в каких пришельцев. Теоретически он мог бы воздвигать статуи до умопомрачения, пробуя и «исчерпывая» все новые и новые варианты, но гипотезу пришельцев просто никогда бы не выдвинул. И да Бог с ними, с пришельцами. Но ученый, разделяющий идею естественнонаучного, без божественного вмешательства, происхождения мира, просто не станет перебирать и «исчерпывать» какие-либо варианты кроме «своего». В данном случае для ученого-материалиста критерий Оккама – это действительно острая, сверкающая на солнце бритва, которой отсекается не только маловероятное объяснение загадочного явления, но и идеологически неугодные для исследователя факты. Например, все примеры совершения чудес или исполнения ветхозаветных и новозаветных пророчеств, будь они хоть стократно засвидетельствованы современниками и зафиксированы в документах, в этом смысле четко попадают под «бритву Оккама» – такого быть не может, мы этих ваших свидетельств просто не рассматриваем, отсекаем как «избыточную сущность». А если очень настаиваете – относимся (преимущественно с раздражением) как к подделкам, поздним вставкам или случайным совпадениям – вариант выбирайте сами.

Это чистейший субъективизм, маскируемый под «рациональное мышление». Говорите, ученый едва ли не нутром чует лишние сущности? Например, Ю.Н. Ефремов – профессор, главный научный сотрудник Государственного астрономического института им. Штернберга и МГУ им. Ломоносова, говорит на полном серьезе:

«Не была ли и наша Вселенная создана в лаборатории древней сверхмогучей цивилизации? Не являются ли некоторые астрономические явления признаками существования внеземного разума, хотя мы неизбежно должны пытаться объяснить их в рамках нашего современного горизонта познания?» (Независимая газета, 25.09.02).

И где тут чутьё ученого? И где тут бритва старины Оккама? Высказывание, более похожее на проекцию собственных фантазий о безграничных возможностях ученых, возведенных до уровня создателей вселенных, как минимум противоречит подсознательному чутью лишних сущностей, не говоря уже о рационализме и «рамках нашего современного горизонта познания». Представьте, что через некоторое время научное сообщество будет вот так, спокойно, относиться к «пришельцам». Что тогда будет срезать Великая и Ужасная?

При наличии в этом мире «вещей призрачного происхождения» бритва Оккама даже в качестве простого инструмента для упорядочивания предположений просто бездействует. Она ничем не может помочь, когда рациональные варианты объяснений действительно исчерпаны. В этом смысле, например, Туринская плащаница, сколько ее не исследуй[5], будет продолжать оставаться обычным куском холста, да и многие исторические события, связи, побудительные мотивы правителей, отдельных людей и целых народов в истории мы не сможем понять никогда, так как некоторые «весьма важные вещи» выпадут из области нашего рассмотрения, будучи отсеченными как избыточные сущности. Что и подтверждается следующим пассажем, когда разговор о философии науки оказывается на грани совсем другой философии:

«Возвращаясь к методам реконструкции картин далекого прошлого, отметим, что с этой точки зрения актуализм – стремление в исторических реконструкциях отталкиваться от современных аналогов – совершенно корректен. Существование же в прошлом принципиально иных, чем ныне действующие, законов природы будет той самой «избыточной сущностью», которую и отсекает «Бритва Оккама. Собственно говоря, прошлое вообще познаваемо ровно настолько, насколько точные аналогии былым ситуациям существуют в современности».

Ну, товарищи, хочется сказать мне, так вы вообще никогда ничего о прошлом не узнаете. Понятно, что тут дело не в самих законах природы – исследователь в своих построениях оперирует, как правило, менее глобальными категориями. Но что такое эти законы природы, и кто знает – когда они нарушаются, а когда неизменны? Что такое вообще нарушение законов природы? Любое такое нарушение в прошлом, которое мы должны, согласно Еськову, отсечь, может быть лишь проявлением того же закона, но на уровне, нам пока неизвестном. Почему мы должны отсекать то, чего пока не понимаем? Почему мы должны не изучать непонятное, а отсекать?

Нашим утешением в этой печали может быть лишь то, что само научное сообщество из всего сказанного К. Еськовым не следует абсолютно ничему, напротив, действует по собственному произволу, как сочтет нужным. Говорят, что любую чушь можно доказать, стоит лишь сделать необходимое количество допущений. Адепты эволюционизма так и поступают, глубоко наплевав на «один из фундаментальных принципов рационального мышления», бритву Оккама, вводя для реконструкций прошлого любое количество предположений и допущений, и при этом, кажется, даже не задумываясь, соответствует ли вся эта чушь современным аналогам.

Например, сегодня уже фактически общепризнано, что геологическая колонка в своем нынешнем виде едва ли не на 100% отражает катастрофическую историю Земли и отложена по геологическим меркам моментально. Однако декларируемые эволюционистами миллионы лет истории тоже надо каким-то образом обозначить. Поэтому принято считать, что эти отсутствующие в геологической летописи миллионы лет истории Земли приходились на так называемые «периоды неотложения осадков»![6] Если пользоваться бритвой по предложенной Еськовым инструкции, то более простым вариантом следует считать отсутствие самих этих скрытых периодов, а колонку – сформированной хронологически непрерывно, ибо понятно, что вся эта криптогеология, не имеющая ни современных аналогов, ни вообще каких-либо подтверждений, введена лишь для сохранения в умах и схемах эволюционистов идеи о миллионах лет.

И напротив – когда можно сделать разумное предположение, адепты рационального познания могут хранить партизанское молчание, причем, даже в обычных ситуациях, не связанных с какой-либо мистикой и зелеными человечками. В академической исторической науке существует такая неприятная вещь, как древняя египетская цивилизация, возникшая без эволюционно предшествующего периода, а как бы внезапно, с уже «готовыми», развитыми научными знаниями и невероятно продвинутыми строительными технологиями. Но официальная наука смотрит на все загадки Древнего царства отчаянно зажмурившись. Предположить (и попытаться проверить) в этой ситуации что-нибудь самое простое, по Еськову и Хейердалу – например, что египетской цивилизации предшествовала какая-то другая, более развитая, но погибшая в катастрофе – означает для египтологов «ввести лишнюю сущность», потому что такой вариант при всей своей немистичности все равно будет близок в первую очередь к библейской картине. Поэтому египтологи скорее зарежутся медными инструментами, которыми «не знавшие колеса и железа» египтяне якобы обрабатывали гранитные мегалиты, чем «введут лишнюю сущность».
 

4.

Однако, далее происходит довольно знаменательная вещь. Еськов все-таки вынужден объяснить, как вводятся в научное рассмотрение те или иные утверждения. Таким образом, он знакомит нас еще с одним принципом «наукопроизводства» – презумпцией. Тут, правда, выясняется, что постулируемый им актуализм вовсе не является аксиомой.

«Дело в том, что принцип актуализма не является аксиоматическим утверждением. Аксиома – это принимаемое без доказательств положение, на основе которого строится внутренне непротиворечивая система взглядов. <...>

Принцип же актуализма принадлежит к совершенно иному типу утверждений – презумпциям. Всем известна используемая в юриспруденции презумпция невиновности. Она может быть сформулирована так: поскольку большинство людей не являются преступниками, то каждый отдельно взятый человек должен считаться невиновным до тех пор, пока не доказано обратное. Последнее – чрезвычайно важно: в презумпции изначально заложена возможность опровержения; она лишь устанавливает очередность, в которой следует рассматривать соответствующие гипотезы (применительно к презумпции невиновности это означает, что обвиняемый не обязан ничего доказывать – это дело обвинителя)».

Итак, актуализм не аксиома, а презумпция. То есть мы выдвигаем некое предположение, которое нам кажется достоверным и которое должно считаться верным до той поры, пока какому-нибудь оппоненту не удастся это утверждение опровергнуть. Презумпция тем и хороша, что ее не нужно доказывать, достаточно лишь проиллюстрировать примерами. Если мы внимательней присмотримся к эволюционным построениям, то с удивлением обнаружим там массу презумпций – именно презумпций, то есть «волевым образом» декларированных допущений, положений, кажущихся эволюционистам очевидными, право опровергать которые предоставлено оппонентам. Примером этого могут служить следующие строки Еськова:

«Палеонтолог А.П. Расницын показал, что этот тип утверждений используется в естественных науках чрезвычайно широко, хотя практически всегда – в неявном виде. Например, постоянно практикуемое биологами определение степени родства организмов по степени их сходства – ни что иное как презумпция, которую можно сформулировать так: «Более сходные между собой организмы должны считаться более близко родственными между собой до тех пор, пока не доказано обратное».

Конечно, считать так – своеобразное «право победителей». Их оппоненты вполне вольны утверждать, что более сходные организмы должны считаться созданными Разумным Создателем по соответственно более сходным шаблонам, отражающим конструктивную иерархию. Но в юриспруденции презумпция «работает» только потому, что базируется на реальном опыте – да, большинство окружающих нас людей по опыту не являются преступниками, поэтому никто не может быть объявлен преступником без доказательств его вины (то есть без опровержения этой презумпции). Но на каком опыте могут базироваться эволюционные презумпции родства организмов по морфологии или аналогичного функционирования любых систем в древности? На 150-летнем опыте попыток спасти эволюционизм? Это обычная мифология в научной упаковке, но вряд ли вы это докажете эволюционисту.

В этом свете понятно, что сама «бритва Оккама» по сути является такой же презумпцией, с точки зрения материалистов идеально подходящей для борьбы с аргументами оппонентов – поскольку то, что именно считать очевидным, «политики от науки» решают по-своему... Дело в том, что сам Уильям Оккам, автор «бритвы», говорил лишь о недопустимости использования в науке недоказуемых сущностей, а вовсе не о какой-то голой экономии предположений. Между тем практически вся теоретическая база эволюционизма построена на недоказуемых сущностях. Любую дыру в построениях эволюционисты затыкают именно непроверяемыми допущениями, чаще всего каким-нибудь откровенным «крипто». Основа основ нынешнего так называемого антропогенеза – положение об общем для человека и шимпанзе предке – является именно таким «крипто», где предок есть скрытая от любых исследовательских глаз и недоказуемая сущность. Дыра, имеющаяся здесь и сейчас, у эволюционистов всегда затыкается дырой предположительно предшествующей. Если переходные формы между видами животных не обнаруживаются, выдвигается идея о глобальных скачках, не оставляющих промежуточных вариантов. Если астрономам в картине эволюционного генезиса Солнечной системы неизвестно происхождение Луны, они, глазом не моргнув, говорят о некоей «протолуне», из которой появилась собственно известная нам Луна. Да и какая-нибудь гипотеза множественных вселенных – что это, как не попытка заткнуть дыру в познании очевидно недоказуемой и непроверяемой фантазией? Вспомним слова профессора Линде – чтобы ни у кого не было оснований говорить о разумном творении (о чем, заметим, свидетельствовали тысячелетиями и пророки, и книги, и все гении человечества, и на чем, собственно, выросла вся нынешняя цивилизация, и наука), давайте, типа, тоже придумаем что-нибудь этакое креативное, введем наипростейшее по Оккаму объяснение – что вселенная дико сложна! Но несмотря на то, что практически вся теоретическая база эволюционизма построена на недоказуемых и непроверяемых сущностях, одна из ее презумпций под названием «эволюционистская Бритва Оккама» гласит, что лишней сущностью всегда является та, что противоречит эволюционной гипотезе!

Более того. Старший научный сотрудник Кирилл Еськов не назвал нам главный научно-методологический прием, точнее, способ сохранения ключевых презумпций, выдвигаемых эволюционизмом. Этот способ не требует даже обращения к бритве Оккама, прост до примитивности, работает без сбоев и уже более полутора столетий даёт отличный, эффективный результат. Метод этот – выдвигать любое, самое нелепое утверждение-презумпцию, но принципиально не принимать опровергающих аргументов оппонента! Ни за что. Ни при каких условиях. Ни за какие коврижки. Казалось бы, если тот же актуализм – не аксиома, а презумпция, то она, что называется, дождалась-таки своего опровержения. Но не тут-то было. Вокруг опровергающих фактов возникает либо зона глухого молчания, либо придумывается очередной эволюционный ad hoc – эксклюзивное объяснение именно для этого случая; то бишь, любая глупость, призванная выставить опровергающий факт всего лишь как частное недоразумение, почти не заслуживающее внимания.
 

5.

Далее у Кирилла Еськова речь заходит, пожалуй, о самом важном элементе научной методологии – критерии Поппера. Впрочем, я называю его важным, возможно, с легким оттенком иронии. Критерий этот позволяет детектировать любое утверждение на научность, а реалии сегодняшних мировоззренческих баталий таковы, что главным обвинением сторонников творения является именно «ненаучность» отстаиваемой ими концепции. Порой доходит до смешного – понятие «научность» (не качество, а только понятие) становится разменной монетой в дискуссиях, неким знаком копирайта, которым любая глупость защищается от трудных вопросов. Отдельные граждане, кажется, готовы принять любой бред, даже если будет достоверно известно, что это именно бред – лишь бы им при этом было гарантировано, что он «научный».

Отвлекшись на секунду от рассмотрения теории, скажу об одном, несколько удивившем меня наблюдении – к этому «инструменту», к этому замечательному критерию Карла Поппера, позволяющему провести четкую грань меж наукой и фантазией, старший научный сотрудник Еськов отнесся, однако, с заметной прохладой:

«Раз уж зашла речь о научном мышлении, то следует рассказать о взглядах одного из крупнейших философов XX века, математика по базовому образованию – К.Поппера».

Хм… «Раз уж зашла речь»? А если бы не зашла? «Рассказать о взглядах Поппера»? А разве не о палочке-выручалочке – так называемом демаркационном критерии научности, о золоте 99,9 пробы для ученых-рационалов, о разделительной береговой линии, по одну сторону которой твердая почва под ногами, а по другую плещутся волны лженауки? О лакмусовой бумажке, позволяющей в три секунды определить – научно ли то, что нам предлагают? И отделить науку от псевдонауки, а ученого собрата – от шарлатана? «Поставить на место» креационистов, в конце концов? Странно – если рассматриваем субъективно используемую «бритву Оккама», то это не «взгляды Оккама», а «один из фундаментальных принципов рационального мышления». А как только появляется надежный критерий Карла Поппера, так – «ну, ладно, коль уж я тут с оказией, то расскажу». Отчего это вдруг такая прохлада? Не оттого ли, что в отличие от других инструментов это оружие обоюдоострое?

Все началось с того, что в 1919 году, будучи студентом в Вене, Поппер заметил некую подозрительность в действии на людские умы модных тогда теорий Маркса, Фрейда и Адлера. Люди, пропагандировавшие их, становились неадекватными к реальности, подобно влюбленным или сумасшедшим. Во всем, что бы ни происходило, они видели только подтверждение своей теории, в ее рамках истолковывали любое событие. И всё бы ничего, но одно и то же событие марксисты горячо объясняли по-марксистски, а фрейдисты – по-фрейдистски.

Нет, такого добра нам не нужно, решил Поппер. Было в подобных теориях что-то неприятно-гуманитарное, попахивающее мистикой. Разумеется, что Поппер всего лишь столкнулся с другими типами мышления, к тому же не самого лучшего плана, но он верно рассудил, что должен создать некую лакмусовую бумажку, позволяющую отделить все «загрязненные» идеи от истинно научных. Но для этого требовалось определение самой этой «научности». Поппер пришел к выводу, что теория, которая перелопачивает внутренний мир человека и становится призмой для восприятия им окружающего, не может считаться таковой. Мы не дети, рассудил ученый, и прекрасно понимаем, что каждый адепт будет с утра до ночи собирать любые доказательства в пользу своей фантазии. Так влюбленный молодой человек в каждом встречном прохожем ошибочно увидит ответную радость жизни. Так каждый псих в шорохе за стеной «расшифрует» готовящийся против него заговор и подготовку к покушению на его жизнь.

Нет уж, решил ученый, несите всё это доказательное добро обратно! Степень объяснительной силы любой теории меня не интересует. Давайте условимся так – доказательства доказательствами, но у любого утверждения должна быть еще и принципиальная возможность его опровержения. Критерием научности теории должно стать ее строгое соответствие как минимум двум пунктам – истинно научная теория всегда: а). проверяема, то есть не только подтверждается результатами опыта, но и делает предсказания (разумеется, рискованные), которые должны подтвердиться; и б). фальсифицируема (не имеет возможности увильнуть от опровержения) – то есть если вы утверждаете, что Луна сделана из сыра, который, однако, при каждой попытке исследования превращается в обычный лунный грунт, эта гипотеза не может считаться научной по причине ее полной «неухватываемости» для проверки.

В качестве примеров научности по Карлу Попперу К. Еськов рассматривает несколько концепций.

Теория относительности. В соответствии с Поппером, она была рискованным научным прогнозом, который содержал в себе возможность проверки в будущем. С изобретением новых измерительных инструментов прогноз Эйнштейна подтвердился. Вывод Поппера – теория относительности научна. Да, по рассматриваемому критерию это высший балл – теория показала соответствие прогнозам, непротиворечиво объясняет определенную совокупность наблюдаемых фактов, ее положения подтверждаются экспериментальными проверками и наблюдениями, принципиально опровергаема, но пока устояла при всех попытках опровержения.

Астрология. Астрологи напускают туману и игнорируют неблагоприятные для них результаты. Прогнозы «в общем и целом» создают иллюзию их подтверждения, а частичные случайные подтверждения раздуваются задним числом. Любой читатель Еськова, если б того захотел, увидел бы в астрологии ряд некоторых признаков, явно сходных с методами теории эволюции на ее сегодняшнем этапе. Но по поводу астрологии вывод однозначный – не наука! И то верно.

Марксизм «Марксистская социология <...> в ранних своих формулировках <...> действительно давала проверяемые предсказания (например, Марксов анализ движущих сил и сроков грядущей «социальной революции»), которые все оказались опровергнутыми (революции происходили не в промышленно развитых, а в самых отсталых странах, и т.п.). Однако последователи Маркса, вместо того, чтобы признать это опровержение, переинтерпретировали и теорию, и свидетельства так, чтобы привести их в соответствие. Таким путем они «спасли» свою теорию, но при этом сделали ее неопровергаемой – и тем самым лишили ее научного статуса (в Советском Союзе марксизм превратился уже в чистое богословие – т.е. в комментирование священных текстов)».

Надо отдать должное объективности К. Еськова, излагающего и иллюстрирующего философию науки в ее реалиях. Оттого в такой опасной близости, в таком несомненном, почти сиамском родстве оказываются две эти набившие идеологическую оскомину идеи – марксизм и дарвинизм. Трудно не провести аналогию и не вспомнить, что в ранних своих формулировках дарвинизм тоже давал вполне проверяемые предсказания. Более того. Дарвин установил критерии, невыполнение которых автоматически закрывало вопрос об эволюции как таковой. Похоже, нынешние эволюционисты коварно использовали чужой опыт, слив воедино марксизм и астрологию… Вывод Поппера по марксизму таков – ранний марксизм научен, но в целом марксизм неправилен, неистинен, так как выводы его впоследствии не подтвердились.

Психоанализ Фрейда. Ощущение некоего «момента истины», точнее, «близкой развязки», или, еще точнее, развязки, близкой к истине – в обсуждении научной методологии наступает, когда мы начинаем рассматривать откровенно субъективную, личностно-фантазийную теорию Фрейда. Сам Фрейд здесь ни при чем, но попытки тестировать фрейдизм на научность приводят нас к парадоксальному результату – согласно Еськову, теория психоанализа, как ни крути – «правильная (в смысле – дающая позитивные практические результаты), но ненаучная».

Правильная, но не научная!

Первый наивный вопрос, немедленно следующий из такого странного результата тестирования – это простой человеческий вопрос: «зачем»? Так сказать, зачем тогда вся эта суета? Зачем какой-либо теории нужно обязательно стремиться соответствовать гордому статусу «научности», когда – страшно сказать! – она и без этого может давать позитивные практические результаты? (Психоанализ, повторяю – в сторону). И наоборот, быть вполне научной, как ранний марксизм и ранний дарвинизм – но при этом – ложной?
 

6.

Чтобы понять возникший конфуз, давайте обобщим сказанное выше. Итак, из всех возможных методов познания мира, включая религиозно-мистический, художественно-образный (творческо-интуитивный) и рациональный – мы выбираем рациональный, по нашему убеждению наиболее адекватный в деле постижения, так сказать, неизведанного. Имеющийся опыт мы именуем научным знанием, а для исследования мира и приобретения нового опыта в рамках строго выбранного метода используем некий научный инструментарий.

В принципе, мы понимаем, что по большому счету всё дело в том, кто и насколько добросовестно «пользуется» этим инструментарием. Если Тур Хейердал отсекает версию пришельцев, то какой-нибудь профессор РАН Ефремов вводит сущности не то что лишние, а уже параноидальные (сверхцивилизация, создающая в своих лабораториях новые вселенные). Но подразумевается, что, если говорить о настоящей науке, о беспристрастном научном исследовании, то предлагаемые принципы дадут нам некую определенную систему координат и надежные ориентиры в наших изысканиях.

Например, те части Ветхого и Нового Заветов, описывающие раннюю историю народов и историю зарождения и развития христианства, вполне могут считаться научно подтвержденными и находящимися в рамках исторической науки. До самого XIX века историки, казалось, были вправе вообще не принимать свидетельства обоих Заветов на том основании, что в этих книгах по большей части речь шла о неизвестных науке исторических личностях, никогда не существовавших народах и никем не найденных городах. «Предсказания» о реальности описанных событий, сделанные историками-христианами на основании слов Библии, с точки зрения научного знания не имели никакого подтверждения.

Но с развитием археологии были найдены города, описанные в Библии, например, Ур, Вавилон или тот же новозаветный Назарет. Были найдены следы исчезнувших с лица земли народов, ранее известных историкам только из Библии, например, «нашлись» те же хеттеи и аморреи, реальность которых до этого была объявлена библейской выдумкой. Отцом географии Палестины по праву именуется христианский миссионер Эдвард Робинсон, давший начало изысканиям, благодаря которым уже к 1880 году в Палестине было определено порядка 6000 библейских мест. Многие исторические события были подтверждены и позже скорректированы лишь благодаря библейским подсказкам. Были найдены кумранские списки, подтвердившие подлинность и древность самих библейских текстов. Найдено огромное количество письменных и материальных свидетельств жизни, подвижничества и казни Христа. Апостол Павел и другие апостолы – несомненные для ученых реальные личности, надежные свидетели всех этих событий…

О чем всё это говорит? Это говорит ровно о том, что в исторической своей части «предсказание» Библии выдержало научную проверку на прочность. Но – только в исторической, хотя подтверждение даже одной из частей любого свидетельства следует воспринимать как причину доверия к другим его частям. Между тем, исповедуя принцип научности, все свидетельства о чудесных событиях мы должны игнорировать. Вывод для сторонников «чудес» неприятный? Может быть. Но никто, вообще-то, с этим выводом по большому счету не спорит. Наука, как мы выяснили, не занимается чудесами, а современная наука (та, что с материалистической парадигмой), несмотря на свои декларируемые нейтральность и объективность, с огромной неохотой занимается даже исторической частью библейских событий. Отсюда, возможно, и становится понятной характерная для любого ученого-материалиста позиция К. Еськова с его столь разным отношением к «бритве Оккама» (о-о! Оккам!) и критерию Поппера (просто взгляды Поппера), ибо бритва в опытных руках материалиста исполняет лишь карательную функцию, а критерий Поппера своих и чужих не разбирает.

Легендарная «бритва», как я уже говорил, в идеале и создана была Оккамом исключительно для «пришельцев», то есть для всей потусторонней мистики, легко набивающейся у обывателя в объяснение любых загадок (сам Оккам, как я уже говорил, был против введения именно недоказуемых сущностей, под которые попадает большинство эволюционных утверждений). В таких случаях – упаси Боже кому-нибудь из читателей вообразить, что я «наезжаю» на чудный метод старины Оккама. Если ночью на шоссе вы увидели приземлившуюся тарелку и пришельцев, то – хоть десять раз обзовите меня материалистом! – но я не имею права увиденное мной посчитать контактом с инопланетянами. Случай редкий, но именно такой, где бритва Оккама применима во всем своем блеске – ибо неисчислимо более вероятно, что земные ученые в своих лабораториях создали новый летающий супер-аппарат и вывели новый квазивид людей-мутантов, чем допустить целый ворох гораздо более невероятных допущений, да и то начинающихся очень издалека – что жизнь существует не только на Земле, что абиогенное происхождение жизни – явление в космосе закономерное, что антропоморфный и технократический путь развития жизни – основной во вселенной и так далее, и так далее. Однако, еще раз повторюсь, под «бритву» заодно с зелеными человечками и вертящимися столами попадают и уникальные явления «от Создателя этого мира» – и именно против них в первую очередь направлена атака материалистов и хвала Великой Бритве.

То, что Библия не проходит по научным критериям в своей «сверхъестественной» части, очевидно. Но проходят ли по этим критериям эволюционные гипотезы возникновения и развития жизни? При самом беглом рассмотрении становится понятно, что в этом плане эволюционная парадигма сегодня не поднимается выше «научного коммунизма».

Теория эволюции изначально опиралась на идею естественного самозарождения жизни из неживой материи, хотя это положение было опровергнуто еще Луи Пастером, убедительно показавшим базовый принцип жизни – живое может происходить и воспроизводиться только от живого. Пятидесятилетние попытки Стенли Миллера создать в лабораторных условиях некое подобие живых компонентов окончились неудачей – кстати, окончились неудачей к моему личному сожалению, ибо создание человеком даже какого-то подобия жизни с точки зрения научной методологии означало бы несомненно только одно – верификацию творения, то есть лишнее подтверждение того, что жизнь на земле была создана искусственным образом! К сожалению, этого у Миллера не получилось.

Попытки доказать вероятность самозарождения, однако, на этом не закончились. В дальнейшем были произведены вероятностные расчеты самообразования, образно говоря, самосборки простейших, минимальных компонентов так называемого живого. Эти попытки объяснить происхождение живого «из камня» неизбежно привели к тому, что «предсказание» о самозарождении жизни оказалось стыдливо выведенным за дверь научного рассмотрения... На сегодняшний день у научного сообщества нет ни одной убедительной модели, даже в общих чертах описывающей механизм возникновения жизни, а на тему так называемого абиогенеза сегодня любой ученый – от лаборанта до академика – предпочитает не распространяться. Да и методологическое ограничение, наложенное на абиогенез, остается прежним – создание в любой форме жизни человеком будет лишь свидетельством возможности ее разумного происхождения. Чистым экспериментом было бы самозарождение жизни без участия человека, но тут любители принципа «настоящее – ключ к прошлому» хором скажут, что нынешние условия этому препятствуют, а тех, прежних, волшебных, уже никогда не будет.

Когда гипотеза не подтверждается фактами и противоречит новым открытиям, она объявляется несостоятельной. В лучшем случае она, как политик, ссылаемый в зарубежную страну послом, получает, так сказать, новые, минимально узкие рамки своего применения. При этом опальный посол больше не формирует политику государства. Дарвинизм – начало начал современного эволюционизма – будучи на первых порах вполне научным в плане адекватности методологии, со временем увяз в тех же идеологических топях, что и марксизм.

Но когда не сбылись предсказания Дарвина о находке промежуточных форм (все ископаемые виды также оказались дискретны), адепты эволюционизма не растерялись – предложили совсем уже непроверяемые описания, ловко объясняющие, каким именно таким хитрым образом могла протекать эволюция, чтобы не оставить после себя никаких следов (гипотеза «перспективного урода» Гулда и Элдриджа). Спасая свою «теорию», адепты эволюции уже с первых дней исходили не из фактов, а исключительно из желания обосновать ее любой ценой. Так с эволюционизмом происходило на протяжении всей его истории. И это, надо заметить, трудно назвать накоплением или уточнением научных данных – все новейшие модификации «спасателей» (типа синергетики, отказа рассматривать в рамках эволюции абиогенез, идеи дрейфа генов, горизонтального их переноса, симбиоза, коэволюции и др.) сделали в конце концов так называемую теорию эволюции абсолютно непроверяемой, выведя ее тем самым за рамки науки, в область чисто умозрительной схемы. Таким образом, теория эволюции в сегодняшнем виде не является научной теорией, поскольку описывает события, которые невозможно ни наблюдать, ни воспроизвести экспериментально, ни принципиально опровергнуть, с ее помощью невозможно сделать ни одного ценного предсказания, она не имеет практической ценности в «народном хозяйстве», противоречива внутри себя, противоречит законам природы и вероятностным расчетам.

И если условная гипотеза творения ненаучна, то в терминах научной методологии столь же ненаучны и космогония эволюционизма («Большой взрыв»), и биологическая теория эволюции, не говоря уже о гипотезе самозарождении жизни. Всё дело в том, что обе эти «гипотезы» или «теории» являются не теориями, не гипотезами и вообще не являются чем-либо таким, к чему было бы корректно применять аршин научности. По сути и творение, и эволюционизм являются философскими концепциями, если хотите, двумя конкурирующими идеологиями или даже догмами. Но, к сожалению, сегодня для научных дисциплин, не имеющих «настоящих», жестких законов (история, биология, геология, астрономия), парадигма эволюционизма является базовой – своего рода ключом, в котором интерпретируются имеющиеся факты и реконструируются события прошлого.

Я думаю, что и сторонники творения, и честные эволюционисты все-таки осознают, что ни творение, ни эволюционная картина (с ее Большим Взрывом, самозарождением жизни и образованием всех нынешних форм из одной клетки) никакими научными методами окончательно доказаны быть не могут. Речь об этих событиях, по определению уже случившихся в истории, может вестись только в терминах вероятности, веры, более глубокого осмысления или модернизации своей догмы. Наука в данном случае (а наука может быть только одна, не «эволюционная» и не «библейская!») сама является лишь неким орудием для исследователей, «обслуживающим» сугубо философские интересы – как библейских сторонников, так и адептов эволюционизма (читатель, надеюсь, помнит, что в точных науках, например, в физике, парадигма эволюционизма бессмысленна и не имеет никакого практического или познавательного значения).

К. Еськов, судя по всему, понимает, что по критериям науки, которые он добросовестно нам демонстрирует, эволюционная гипотеза все-таки не проходит:

 «Разумеется, Поппер нарисовал умышленно упрощенную картину. Ведь согласно его методологическим правилам, если теории противоречит некий факт, то она становится фальсифицированной и должна быть немедленно отброшена. Однако в реальности научное сообщество сплошь и рядом вынуждено сохранять заведомо «фальсифицированные» теории до тех пор, пока не появятся новые, более совершенные».

Как говорится, и все мы хорошо знаем эту сохраняемую «теорию».

...И вот, после всех повествований о жестких правилах игры в науку, сводящихся к игре в одни ворота, и демаркационных критериях, не всегда обязательных к применению, на каком-то этапе нашего знакомства с научной методологией нам открывается, что применение этой самой научной методологии к нашим двум философским концепциям является бессмысленным. И дело тут вовсе не в подтасовках и не в том, кто применяет тот или иной метод. А дело в понимании и констатации простого факта – научность какой-либо теории или гипотезы не есть критерий ее истинности. И напротив – то, что кажется не научным, не обязательно ложно. Таким образом, вопрос – является ли данная гипотеза научной? – по сути всегда второстепенен по сравнению с более важным вопросом – каковы критерии истинности любого утверждения?

Подобная точка зрения, которую отстаивают сегодня такие ученые как С. Мейер и У. Дембски, звучит следующим образом (в формулировке К. Виолована):

«Современная философия науки не имеет четких демаркационных критериев научности теорий – все демаркационные критерии «истинно научной теории» отброшены, остался только один – ее истинность. Редукционизм, позитивизм, фальсифицируемость – не являются ни необходимыми, ни достаточными условиями истинности гипотезы. Истинная теория может быть нефальсифицируема и использовать много «лишних» сущностей, срезаемых бритвой Оккама. А ложная теория может быть опровергаема и быть очень простой и стройной».
 

7.

Итак, мы попытались в этой главе вкратце рассмотреть научный инструментарий и границы применения критерия «научно-ненаучно». В завершение главы мне хотелось бы сказать хотя бы пару слов и о «настоящей» науке. К этой науке – теоретической и практической, которая лечит болезни, выводит новые сорта пшеницы, обеспечивает нас транспортом и связью и вообще позволяет нам именоваться современными, цивилизованными людьми, – к этой науке я испытываю только уважение.

Эта наука сама хорошо знает свои границы. Один ученый создает новое лекарство. Другой рассчитывает траекторию движения ракеты к Марсу и параметры спуска модуля на поверхность Красной планеты. Кто-то занимается селекцией растительных культур, кто-то разрабатывает новый принцип телефонной связи, новый цифровой формат, новый двигатель или новый сплав для обшивки корпуса самолета. При этом ни Библия, ни религиозная вера с такой наукой не имеют каких-либо явных точек соприкосновения и в одном пространстве интересов не пересекаются. И уж тем более меж собой не конфликтуют. Что, например, изменится, если один из вышеназванных ученых будет верующим? Будет ли принципиально иным по составу какое-нибудь лекарство от насморка, если ученый считает, что антропный принцип вселенной есть следствие разумного замысла? Изменится ли вегетативный период нового плодового гибрида, скорость вывода спутника на орбиту или коэффициент сопротивления нового сплава, если – чисто гипотетически – выяснится, что Моисей был неправ, а жизнь зародилась сама в каком-нибудь древнем океане?

Мы уже говорили о том, что так называемая современная материалистическая наука, на словах отказываясь от «введения гипотезы Бога» в свои построения, к объяснению многих явлений подходит с позиций принципиального противостояния идее Разумного Создателя. По сути, эволюционизм – это пестрое лоскутное одеяло, конгломерат из различных, часто противоречащих друг другу частных гипотез и откровенных фантазий, собираемых воедино только с одним жестким условием – чтобы объяснение любого явления или события было «естественным». Но, повторю еще раз, не вводить Бога как гипотезу в свои исследования может себе позволить только такая, практическая, по сути «ньютоновская» наука, изучающая уже «готовый» мир, имеющая дело с уже заложенными в материальные объекты неизменными свойствами и занятая лишь раскрытием и использованием этих свойств для наших жизненных нужд. В любом случае наука и вера – две разные плоскости двух разных миров. Самое слабое, «материалистическое» сравнение – это то, что подземные угольные шахты и воздушные коридоры никогда не пересекаются. Уголь не добывают в небесах, и подземной авиации не существует.

Но вот в чем заключается интрига. При всем при том мы отчего-то слышим неумолкаемые и раздраженные голоса из рядов «научного сообщества» – мол, современной наукой окончательно доказана ошибочность Библии, планета Земля имеет возраст в миллиарды лет, человек произошел в результате эволюции от зверообразного предка, всемирный водный катаклизм – компиляция из древних ближневосточных легенд, а Христос, в лучшем случае, был талантливым бродячим проповедником, главой одной из иудейских сект.

Так какая же из наук вступает в конфликт с Библией? Какая из наук доказывает, что Библия сообщает нам неправду? История? Биология? Физика? Нет, эта «наука» называется эволюционизмом. «Наука» эта, разумеется, есть лишь материалистическая философская концепция, претендующая на объяснение начал и причин объектов и явлений нашего мира, но существующая лишь в качестве альтернативы идее божественного творения. Об этой «разоблачительной науке» мы и поговорим в следующей главе.

Конец второй главы.

Читайте продолжение: Глава 3. Пилтдаунская наука.

Перейти к списку используемой литературы


 


Примечания:

1«за все время существования этого парадокса ученым так и не удалось его объяснить». – Нет сомнения, что эволюционизм вряд ли оставил бы эту проблему без какого-либо объяснения. Самое распространенное возражение критиков состоит в том, что поскольку изотопы полония возникают в результате распада радона-222 – газа, предшествующего полонию-218 в цепочке распада от урана-238, то радон мог проникнуть в гранит по микротрещинам, дав начало образованию своих производных. Эта версия мало что объясняет, поскольку вдоль микротрещин располагаются лишь гало полония-210, наиболее долгоживущего изотопа, а в самом граните присутствуют ореолы с тремя кольцами, иногда – с двумя без среднего кольца, а иногда только с одним внутренним кольцом. Кольца радона-222 отсутствуют (хотя они практически совпадают по размеру с кольцами полония-210, тем не менее идентифицируются). Даже если брать эту проблему в чистом виде, без креационистских выводов Джентри, то все равно очевидно, что в прошлом так или иначе произошла какая-то глобальная встряска, разорвавшая условно миллионолетние цепи распада урана в местах его залегания и «воткнувшая» радиоизотопы полония в твердые граниты по всему миру практически мгновенно. Каталог радиогало можно посмотреть здесь. [Вернуться к тексту]

2«В данном случае актуализм просто не работает». – Что же решили исследователи? Они, конечно, безоговорочно отбросили вариант, что мумифицированным метасеквойям 40 тыс. лет, а стали исходить из 45 миллионов. А имея дело с десятками миллионов лет, можно «дышать свободнее»:

«Хоуп Джарен, профессор геологии из университета Джонса Хопкинса и его (её. – поправка А.М.) коллега Лео Стернберг из университета Майями обнаружили доказательства (выделено мной. – А.М.) того, что леса на Аксель Хейберг получали тепло от экваториальных вод, приносимых сюда течением, прекратившим свое существование задолго до наших дней.

Разрешив одну загадку (!!! – А.М.), ученые остановились перед другими: например, как леса могли расти в световом режиме, характерном для острова. <...>

Хотя кажется невероятным, чтобы вода от экватора орошала северный полюс, Джарен отмечает, что в то время было много вещей, кажущихся сегодня невероятными, например, на северном полюсе отсутствовал ледовый щит» (KM.RU, «На полюсе росли загадочные ископаемые»).

То есть униформизм униформизмом, но «Есть многое на свете, друг Горацио...» Иногда, главным образом в форумных дискуссиях, можно услышать версию, что остров за миллионы лет «приплыл» к нынешнему полюсу из субтропической зоны Земли. Однако, такие предположения не выдерживают критики – геологи говорят, что и 45 млн. лет назад остров находился на своем нынешнем месте (вместе со всем континентом Северной Америки он расположен на североамериканской литосферной плите, которая если и движется, то в обратном направлении, к юго-востоку), кроме того, астрономический наклон Земной оси и ее географические полюса с тех пор «официально» не меняли своего положения. Для понимания серьезности проблемы подойдет следующая метафора – как будто кусок земли площадью 500 км2 вырезали и перенесли на 8/9 расстояния от экватора до Северного полюса... Так и получается, что отговориться униформистам теперь можно лишь введением (выдумыванием) новых сущностей, типа тёплого экваториального течения в полярной зоне, теплых сказочных ветров, обдувавших остров и наличия в природе особых волшебных деревьев, способных 4 месяца не спать, а затем четыре месяца синтезировать жизненное «топливо» в темноте.

В принципе, геологи согласны, что в определенный период климат Земли был субтропическим, потом произошла некая катастрофа, полюса обледенели и пр., – хотя это, опять же, не решает «световую» загадку роста деревьев (не забудем еще и про фауну). Но, наверное, основная проблема не в том, как могли расти деревья в полярном режиме освещенности, а в том, когда произошла катастрофа и что она собой представляла. [Вернуться к тексту]

3«...но и содержимое этих сосудов – красные кровяные клетки». – Результаты открытия Мари Швейцер в 2008 году пыталась оспорить группа Томаса Кайе из университета Вашингтона в Сиэтле (Kaye et al., Dinosaurian Soft Tissues Interpreted as Bacterial Biofilms. PLoS ONE 3(7) 2008), каковая группа пыталась доказать, что мягкие ткани Tirannosaurus rex являются молодой бактериальной пленкой. Надо сказать, что даже в этом случае ценность открытия М. Швейцер не снизилась бы, поскольку сохранность фрагментов оригинальных белков сомнения не вызывала. Впрочем, в 2009 году, в результате работы над новой находкой Brachylophosaurus canadensis Мари Швейцер показала, что ее первоначальные выводы о мягких тканях динозавра остаются в силе (Schweitzer et al., Biomolecular characterization and protein sequences of the Campanian hadrosaur B. canadensis. Science 1 May 2009: Vol. 324. no. 5927). [Вернуться к тексту]

4«...но ведь исполнение пророчеств можно вот просто так взять и проверить». – Вот что пишет Сергей Головин, ученый-физик, писатель и специалист в библеистике:

«…За многие сотни лет до предназначенного срока Писание предсказывало приход Христа-Помазанника. Где и как Он родится; как будет жить; какие чудеса и знамения совершит; кем и за какую сумму будет предан; по какому приговору и каким образом будет казнен, как восстанет из мертвых – многочисленные детали (всего – более трехсот) Его жизни, смерти и Воскресения описаны за сотни лет до Его рождения на земле. Ученые подсчитали вероятность случайного совпадения исполнения лишь тринадцати наиболее ясных и бесспорных мессианских пророчеств, и оказалось, что она составляет один к 10140. Десять в 140-й степени – это единица со ста сорока нулями после нее» (Головин, 2003).

Например, приход Христа предсказан в книге пророка Даниила (Дан. 9:24–27) приблизительно за 600 лет до исполнившихся событий. В момент написания книги еврейский народ находился в вавилонском плену и рассеянии, Иерусалим и храм были разрушены, но Даниил сообщает, что в будущем произойдет ряд событий, для которых определено семьдесят седьмин (седьмина – пророческий символ семилетнего периода, т.е. 70×7 = 490 лет). Началом этих седьмин послужит издание указа о восстановлении Иерусалима и храма, окончанием – повторное их разорение. В первые семь седьмин (т.е. 49 лет) будут вновь отстроены Иерусалим и храм. После этого до Христа-Владыки пройдет 62 седьмины (т.е. 434 года). В последнюю же, 70-ю седьмину, утвердится Новый Завет, в середине этого семилетия «предан будет смерти Христос, и не будет», упразднится традиционная еврейская храмовая жертва и в последующем город и храм будут вновь разрушены.

То, что во времена написания книги Даниила казалось невозможным, исполнилось следующим образом. Мы знаем, что указ о восстановлении Иерусалима был дан Артаксерксом в 457 г. до н.э. Простой подсчет (49+434=483 года) приводит нас к тому, что Крещение и утверждение Христа Владыкой относится к 26–27 г. н.э., а последняя седьмина выпадает на годы 27–34 н.э. Ее середина соответствует дате распятия Христа в 30–31 гг. н.э. В связи с исполнившимся пророчеством о Христе стало очевидным, что с утверждением Нового Завета между Богом и всеми народами традиционная ветхозаветная жертва потеряла свой смысл, историческая миссия еврейского народа завершилась, а Иерусалим и храм впоследствии, в 70 г. н.э., были разрушены римскими легионами Тита. Из всех храмовых сооружений уцелела лишь часть западной стены храмового двора, называемая у сегодняшних иудеев «стеной плача».

Может ли рациональный подход в исследовании помочь нам объяснить – откуда Даниил с точностью до года мог знать о событиях, которым надлежало случиться через несколько столетий? Все возможные возражения о поздней подделке книги Даниила давно разобраны в специальной литературе и сняты – например, по свидетельству Иосифа Флавия, еще в 333 г. до н.э. Александр Македонский, пребывая в Иерусалиме, был уверен, что предсказание книги Даниила о том, что один из греков сокрушит власть персов, относилось лично к нему. К этому времени книга Даниила была уже широко известна в Иудее и имела долгую историю изучения и распространения. Даже самый ранний из сохранившихся списков книги Даниила, найденный в 1947 году вблизи селения Хибет-Кумран, сделан за 300 лет до рождения Христа. Единственное возражение критиков, которое можно принять во внимание – некоторое расхождение в датах указания о восстановлении Иерусалима и храма, связанное с его «дублированием» (что характерно для библейского параллелизма), или расчетами не по солнечному, а лунному еврейскому календарю, расходящемуся с солнечным в 69-ти седьминах на 3,5 года (486,5 лет, а не 483). Тем не менее при изучении вопроса в контексте библейской стилистики дата 457 г. до н.э. оказывается наиболее аутентичной (не говоря уже о том, что даже при допускаемых разночтения погрешность не превышает нескольких лет и события не выходят из известных нам исторических рамок). [Вернуться к тексту]

5«В этом случае, например, Туринская плащаница, сколько ее не исследуй...» – Здесь я хочу предупредить возможные возражения читателей, знакомых с выводами о том, что Туринская плащаница является средневековой подделкой. Так повелось (и это было предсказуемо), что известные датировки 1988 года со средневековыми датами 1260–1390 гг. незыблемо утвердились в научной и научно-популярной литературе, поскольку вполне устраивали и устраивают научное сообщество, закрывая столь раздражающий вопрос. Однако впоследствии сразу несколько исследователей (Busson, Brown, Villarreal, Benford and Marino и др.) независимо друг от друга обнаружили и опубликовали в научной литературе, что кусочки материи для анализа 1988 года были взяты из реставрированного в XIV веке фрагмента полотна, где оригинальная льняная ткань была смешана с молодой хлопковой. После этого предпринимались попытки защитить аутентичность прежних датировок (Freer-Waters R.A., Jull A.J.T. 2010. Investigating a dated piece of the Shroud of Turin. Radiocarbon 52(4):1521–7). Однако Марк Оксли показал, что проблема со средневековыми датировками даже не в путанице образцов, а в недопустимо низком уровне всего эксперимента, обнуляющем его результаты. Оксли заявил, что датировкам 1988 года самое место в «мусорной корзине науки» (Oxley, 2011, PDF), А в 2013 году проф. Джулио Фанти из Университета Падуи исследовал плащаницу новейшими методами, получив датировки в диапазоне от 280 г. до н.э. до 220 г. н.э., т.е. с усредненным возрастом 33 г. н.э., что говорит об абсолютной ее хронологической аутентичности (Fanti Giulio; Gaeta Saverio. Il mistero della Sindone. Le sorprendenti scoperte scientifiche sull'enigma del telo di Gesù. Rizzoli, 2003) [Вернуться к тексту]

6«...отсутствующие в геологической летописи миллионы лет истории Земли приходились на так называемые «периоды неотложения осадков». – Геолог А. Лаломов в своей работе «Реальна ли эволюция с точки зрения современной геологии?» приводит мнения таких эволюционных авторитетов как С.В. Мейен и С.И. Романовский.

«Даже в монотонной толще известняков присутствуют скрытые перерывы (диастремы), на которые <...> приходится значительная часть времени, ответственного за формирование разреза. Однако, не имея возможности дать хотя бы приблизительные оценки времени перерывов седиментации, геологи вынуждены закрывать на них глаза ... В океанах значительная часть времени падает на перерывы в седиментации. <...> Эрозия не может рассматриваться здесь в качестве главной причины неполноты разрезов, хотя и другие причины точно назвать невозможно. Морские геологи придумали удачный обход этой сложной проблемы, назвав время перерывов периодом неотложения осадков. Таким образом, геологическая летопись <...> фиксирует короткие интервалы активности, разделенные значительно более длинными интервалами бездействия» (Романовский С.И. «Физическая седиментология»).

«Из-за широкого развития скрытых перерывов, <...> например, в условиях мелководья нередко документируются лишь ничтожная доля общего времени седиментации (0,01–0,001 %) <...> Огромные скрытые перерывы отмечены и в глубоководных океанических осадках» (Мейен С. В. «Введение в теорию стратиграфии»). [Вернуться к тексту]
 

Конец второй главы.

Читайте продолжение: Глава 3. Пилтдаунская наука.

Перейти к списку используемой литературы

 



 

Российский триколор © 2003–2018 А. Милюков. Revised: августа 16, 2023


Возврат На Главную  В Начало Страницы  Перейти К Следующей Странице

 

Рейтинг@Mail.ru