А. Милюков. По эту сторону Потопа. Глава 4. Ускользающая мишень. Часть 3

С изобретением такого подхода в эту точку ушла вся новая интеллектуальная энергия эволюционизма. Именно эти новые, до-австралопитековые находки и служили теперь спасительными «переходными формами» и «связующими звеньями». Теперь стрелки были переведены так, что будто уже не люди, а австралопитеки нуждались в предшественниках-предках и всяческих уточнениях-выяснениях тонкостей их происхождения. Вопрос: «А были ли в действительности нашими предками сами австралопитеки?» – теперь не ставился вообще, так как в этой схеме они ими считались по умолчанию. Ведь от кого-то мы должны были происходить! Именно под изучением австралопитековых предков и подразумевалось обогащение и уточнение общей картины человеческой эволюции!

Сегодня человек, не знакомый с истинным положением дел в палеоантропологии, незнакомый с научным жаргоном или не умеющий распутать весь этот клубок реальных и мифологических положений, может легко спасовать перед задорным напором эволюционных пропагандистов. Например:

«…Но с каждым годом антропология, и главным образом палеоантропология, предоставляет все больше научных доказательств последовательной, длящейся миллионы лет, эволюции человеческого рода» (Бутовская, 1998).

«…Факт эволюции – изменений во времени живых организмов, населяющих Землю – подтвержден таким количеством палеонтологических находок, что, казалось бы, всерьез оспаривать его попросту невозможно» (Шабанов, 2004).

«…Сейчас, можно сказать, уже не существует некогда столь волновавшей эволюционистов и их оппонентов проблемы «недостающего звена» между обезьяной и человеком, ибо «палеонтологическая летопись» слишком красноречива» (Вишняцкий, 1999).

В западной полемике подобный прием называется – «бросаться слонами» и там, в отличие от нас с нашим «патетическим» менталитетом, такие психические атаки, как правило, не проходят. Разумеется, подобные приемы призваны лишь прикрыть отсутствие аргументов. Но грустно осознавать, сколь много людей уже попалось на подобный демагогический крючок и сколь много еще попадется. Уточняется ли палеоантропологическая картина с новыми находками, как объявлено авторами этих (и подобных им) лозунгов? Да ничуть не бывало. Те находки, что сегодня громко именуются «нашими предками» и «связующими звеньями» – в лучшем случае, как я уже сказал, представляют собой некие до-австралопитековые формы, пусть даже реальных ископаемых предков австралопитеков. Но именно австралопитеков, а не людей. Хитрая подмена эволюционизма здесь именно в том и состоит, чтобы заставить нас поверить, будто эволюция человека – доказанный факт, а речь идет лишь о дальнейшем последовательном уточнении истоков человеческого рода. Эти «уточнения» сами по себе имеют огромный потенциал в виде возможности проведения новых объемных исследований, получения субсидий, организации экспедиций, занятости огромного числа новых работников и перспектив личного карьерного роста. Так они и «уточняют», не принимая во внимание, что все найденные останки плио-плейстоценового периода заканчиваются австралопитековым тупиком. И что столь скрупулезно изучаемая линия австралопитеков к человеку никакого отношения не имеет.

Можно ли сказать, что эволюционисты, произнося мантры, подобные процитированным выше, нас откровенно обманывают? Вероятно, нет, когда речь идет об общении с единомышленниками. Уж в своем-то кругу они наверняка горячо верят в адекватность эволюции и справедливость творимого ради нее дела. В окружении единомышленников об «уточнении эволюционной картины» они могут говорить совершенно искренне, так как даже откровенные фантазии являются их честным убеждением, уверенностью, проще говоря – их верой (чего они сами не всегда понимают). Но когда они в массовом порядке в печатных изданиях и на телевидении излагают свою веру в качестве научно установленных фактов, то я не особо погрешу против истины, если скажу, что все эти ученые – законные наследники пилтдауна, и по отношению к людям несведущим поступают крайне недобросовестно. Они рисуют фальшивую (чтобы не сказать лживую), не существующую в реальности картину эвогенеза. Вопреки истине, они уполовинивают или просто скрывают противоречащие этой картине факты, то есть воруют часть правды у людей непосвященных. Эволюционные пропагандисты подобного толка никогда вам не расскажут правдиво и непредвзято, как в действительности «уточняется» эволюционная картина. В любом случае они должны были бы сказать своим читателям следующее: «Не понимайте наши слова буквально. Наша фраза о том, что «с каждой новой находкой картина эволюции уточняется» – справедлива только в том случае, если вы, читатель, вместе с нами принимаете на веру происхождение человека от австралопитеков. Признáемся честно – поскольку связь между австралопитеками и людьми не имеет фактического подтверждения, то принятие этого тезиса является, так сказать, делом вашего личного вкуса. Нам очень приятно, если вы все-таки принимаете гипотезу о связи австралопитеков с людьми. Ведь в этом случае вы – наши единомышленники, единоверцы, и вас не должно смущать, что изучение истории вымерших обезьяньих форм мы проецируем на историю человека. Для всех же прочих сообщаем, что в строгом смысле мы лишь пытаемся выяснить родственные связи ископаемых приматов, то есть изучаем филогенетическую линию, существовавшую с неопределенного времени и с неизвестным предком вплоть до вымирания последних австралопитеков».

Вот так было бы «по-честному».

Однако, мечты мечтами, но давайте посмотрим, как новая уловка эволюционизма осуществляется на практике.

...В 1994 году международная экспедиция, возглавляемая Тимом Уайтом, обнаружила в Эфиопии, неподалеку от селения Арамис, наиболее древнего из известных австралопитеков возрастом 4,4 млн. лет. Точнее, были найдены 17 мелких костных фрагментов от разных индивидов – отдельные зубы и фрагменты челюсти взрослого существа, фрагмент челюсти ребенка, два фрагмента основания черепа и семь разрозненных фрагментов костей руки. Исходя из наибольшей для всех австралопитеков древности эта группа получила новое видовое название Australopithecus ramidus. Тим Уайт, как соратник Джохансона и сторонник австралопитекового сценария антропогенеза, казалось бы, этой находкой лишь укреплял позиции той группы, к которой сам принадлежал – в виде продления австралопитековой цепочки, так сказать, еще далее в глубь веков.

Но Тим Уайт знал, что подобная археологическая удача – найти нечто самое древнее – выпадает конкретному археологу только раз в жизни и, вероятно, поэтому он решил рискнуть. Гулять, так гулять – новая находка могла сыграть роль не только какого-то там первого австралопитека, но – берите выше! – самогó общего предка человека и шимпанзе! Несмотря на то, что ключевая фигура эвогенеза была представлена лишь небольшой россыпью осколков, от перспективы быть открывателем именно неизвестного общего предка у любого исследователя могло бы захватить дух. В самые сжатые сроки Тим Уайт сделал новое описание своей находки, убрав прочь «австралопитека» и дав предку новое имя на уровне рода – Ardipithecus ramidus.

Надо ли говорить, что новый предок был принят в эволюционном лагере поначалу едва ли не на ура? Авторитетный эволюционист Колин Гроувс из Национального университета Австралии заявил: «Отсутствующее звено больше не отсутствует!» («The Canberra Times», 11.04.1995). Радостную весть подхватили и ведущие новостные издания – «Кости из эфиопской пустыни доказывают, что человеческие предки ходили по земле 4,4 миллиона лет назад» («Time», 03.10.1994), «Рамидус подтверждает раз и навсегда, что общий предок жил всего лишь чуть более 4,4 миллиона лет назад» («Newsweek», 03.10.1994).

Претензии Уайта и целого ряда поддержавших его антропологов на то, что ардипитек рамидус является общим предком людей и шимпанзе, строилось на пяти основных утверждениях, которые эволюционисты априори считали «доказательствами».

Первое «доказательство» – это «правильное» присутствие Ardipithecus ramidus в контексте всех ранее сделанных находок. Колин Гроувс заявил, например, что креационисты никогда не смогут сказать, что рамидус – всего лишь обезьяна, потому что в комплексе с другими находками он является, так сказать, частью единого градуируемого ряда; отлично вписывается на роль зачинателя общей прогрессии от более примитивных существ к более сложным. В качестве самого убойного аргумента Гроувс еще раз продемонстрировал эту старую добрую прогрессию (в обратном порядке) – Homo sapiens, Homo neanderthalensis, Homo erectus, Homo ergaster, Homo rudolfensis, Homo habilis, Australopithecus africanus, Australopithecus afarensis. Кого же поставить во главу этого ряда? Конечно, Ardipithecus ramidus! Это же так естественно.

Однако в случае с первым доказательством Гроувс и все прочие лоббисты Ardipithecus ramidus упустили один существенный момент. А именно – то, что внушает священный трепет лично им, не кажется столь же внушительным всем остальным исследователям. Приведенный Гроувсом ряд даже в те годы (1994–1995) признавался уже далеко не всеми эволюционистами. Мы помним, что сам по себе этот ряд весьма искусственен, а его «жизнеспособность» зависит от умения исследователя не замечать лакуны и уничтожающие его факты. Этот ряд имеет мифический характер и, как всякий миф, комфортно существует только при самом благодушном к нему отношении и самом поверхностном его рассмотрении. Он внушителен, пока вы не знаете всей правды – в случае пристального его рассмотрения он моментально уничтожается «живыми» подробностями.

Вторым «доказательством» того, что рамидус – «отец» всех людей и шимпанзе, служил его возраст 4,4 миллиона лет. Здесь сказалась характерная для эволюционизма «наградная» безапелляционность (или, как сказал классик, «легкость мысли необыкновенная») – если самым ранним гоминидом является Australopithecus afarensis, а рамидус оказался старше его, то кому же еще хороводить? Конечно, рамидусу.

Обратимся еще раз к упомянутым новостным статьям в изданиях «Time» и «Newsweek». В них сообщалось, что окаменелости рамидуса «…были найдены в осадочной скале, зажатой между слоями вулканического пепла» («Time») и «…запечатаны в осадке возрастом 4,4 миллиона лет» («Newsweek»). Однако сам автор находки Тим Уайт сообщал в отчетной статье в «Nature» (371:306–312, 1994), что все останки рамидуса были найдены на поверхности. Это означает, что точная их датировка по определению невозможна – они могли принадлежать тому пласту, на поверхности которого были найдены, но могли быть и вымыты сезонными дождями из других, более молодых вышележащих пластов и принесены сюда водными потоками. В 1995 году Дж. Каппелман из Техасского университета и Дж. Флигл из Государственного университета Нью-Йорка опубликовали в «Nature» письмо (376:558–559, 1995), в котором приводили серьезные аргументы в пользу того, что возраст Ardipithecus ramidus необоснованно завышен. По мнению ученых, рамидусу было не более 3,9 млн. лет, и он был практически современником Люси.

Третье «доказательство» того, что рамидус является «общим предком», заключалось в привлечении такого диагностического признака как толщина зубной эмали. Мудро подняв палец к небу (мне отчего-то представляется именно такая мизансцена), Тим Уайт объявил, что сравнение толщины зубной эмали показывает, что Ardipithecus ramidus может рассматриваться как промежуточное звено между шимпанзе и гоминидами. Так называемые гоминиды имеют относительно толстую зубную эмаль, рамидус же имеет эмаль тонкую, примерно такую же, как и шимпанзе. По мнению Уайта это являлось свидетельством того, что от рамидуса произошли и шимпанзе (с тонкой эмалью) и гоминиды, толщина эмали у которых со временем увеличилась.

Четвертое «доказательство» касалось морфологического анализа найденных фрагментов. Например, Тим Уайт изучил первый молочный моляр (dm1) в найденном фрагменте челюсти молодого индивидуума и пришел к следующему выводу – поскольку зуб практически не отличался от зуба шимпанзе, он может служить доказательством общей предковости рамидуса для человеческой и шимпанзоидной линии. То же касалось и найденных фрагментов черепа. Уайт объявил, что «…эти окаменелости показывают поразительно подобную шимпанзе морфологию».

Пятое «доказательство» особого статуса рамидуса Уайт пытался построить на возможном бипедализме нового «предка». Никаких фрагментов скелета, связанных с опорным аппаратом, найдено не было, но фрагменты черепа имели нечто похожее на следы foramen magnum – затылочного отверстия в месте крепления черепа к позвоночнику. По расположению этого отверстия в эволюционизме принято определять степень прямохождения приматов. Разумеется, имеющейся информации было недостаточно для каких-либо определенных выводов. После долгих попыток хоть что-то выудить из имеющихся осколков, Уайт согласился, что отверстие на черепе «может коррелировать с бипедализмом», но по имеющимся фрагментам судить об этом невозможно.

* * *

…В самом скором времени последовал холодный душ на голову Уайта и его сторонников. Питер Эндрюс из лондонского Музея естествознания, изучив доводы Уайта, обрушился на предковый статус рамидуса с серьезной критикой. Его рассуждения были весьма резонны. Если морфологией зубов и костных фрагментов рамидус так похож на шимпанзе, то почему он, собственно, должен считаться нашим общим с шимпанзе предком, а не просто ископаемым шимпанзе? С каких это пор недостающее звено – это нечто, очень похожее на шимпанзе, но при этом… не шимпанзе!?

Американская школа, как ей показалось, дала достойный отпор новым претензиям французов на «мировое господство». Джохансон (у которого, как у пушкинского Руслана, ненавистный французский колдун внезапно украл Людмилу) заявил, что поскольку он и его коллеги очень сомневаются в том, что найденные кости принадлежат гоминиду, то и о прямохождении речи быть не может. Суть всех рассуждений Джохансона сводилась к одному – гоминидами могут быть только австралопитеки, поскольку это твердый, научно установленный факт. Канадец Дэвид Биган из Университета Торонто поддержал своих американских коллег, сказав, что по столь малому количеству найденных фрагментов невозможно сказать, находился ли французский оррорин на линии, ведущей к человеку, на линии ли шимпанзе, был ли общим предком человека и шимпанзе или вообще находился на тупиковой вымершей ветви.

Кроме того, как я уже упоминал выше, в период 2001–2004 годов американцы интенсифицировали историю с двумя подвидами ардипитеков, пытаясь отыскать в них черты гоминидности и прямохождения по тем же признакам, которые они высмеивали у французских оппонентов.

.
	Брижит Сеню и Мартин Пикфорд демонстрируют нового «предка человека» (см. на ладони у Б. Сеню)

Но главный удар по французам американцы нанесли на другом направлении. Антрополог Эндрю Хилл из Йельского университета во главе группы единомышленников обвинил М. Пикфорда и Б. Сеню, имевших законное право на раскопки в кенийском районе Туген, в том, что французы вторглись на территорию, которую команда Хилла изучала с 1980 года. Разумеется, «ничего она не изучала». То есть Эндрю Хилл просто не считал перспективными для поисков те места, где все-таки решили попытать счастья французы. Травля научных оппонентов была открыта едва ли не в лучших традициях коммунистической пропагады, замешанной, правда, на сугубо американском мирощущении «правоты по праву первых». Хилл и его соратники состряпали целое дело против французов, утверждая, что Пикфорд и Сеню нарушали при раскопках не только принятые археологические правила, но и законы Кении. Французские археологи, ошалев от такой «встречи на Эльбе», отбивались как могли, уверяя, что никаких правил они не нарушали, а действовали согласно всем установленным юридическим и профессиональным процедурам. Дело зашло настолько далеко, что Пикфорду пришлось даже некоторое время провести в кенийской тюрьме. В конце концов, французская сторона поняла, что доминирующим мотивом тут служит лишь профессиональная зависть и желание «утопить» конкурента. Пикфорд и Сеню сделали заявление, что кампания их травли была организована группой Ричарда Лики. Лики свое участие в травле отрицал. Джохансон во всей этой весьма некрасивой истории не участвовал, но во всех своих схемах и построениях оррорина начисто игнорировал (равно как и авторскую перереконструкцию черепа-1470).

Казалось бы, открытие каждой новой окаменелости могло свести ученых разных стран, что называется, под одной лампой за одним столом. Казалось бы – новая находка, новые «уточнения» эволюционной схемы… Так нет. Журнал «Nature» в своих статьях о находке Orrorin tugenensis гораздо больше времени и места уделил выяснению подробностей юридического скандала, связанного с оррорином, чем самому оррорину.

Однако французы тоже были хороши. Очень похоже, что обвинение в организации травли пало на Ричарда Лики только потому, что его знаменитое семейство не дало французам и месяца насладиться своей мировой славой. Профессиональные охотники за окаменелостями Лики «ноздря в ноздрю» вслед за французами сделали заявление о собственном открытии, по шуму в СМИ затмившим французского оррорина и отобравшим у того львиную долю общественного внимания Америки и Европы.

Ричард Лики, после травмы в автокатастрофе оставивший свои полевые вылазки, тем не менее заочно руководил раскопками, проводимыми в районе Ломекви в северной Кении. Непосредственно за ходом раскопок наблюдала его жена Мив. На западной стороне озера Туркана, противоположной той, где когда-то был найден череп-1470, Мив Лики повторила знаменитую удачную вылазку своего мужа тридцатилетней давности, на этот раз в сакральном плане как бы доделав то, что тридцать лет назад не удалось Ричарду. Как и Ричард в 1972-ом, она нашла россыпь окаменелых осколков, и вновь сама собрала из них череп нового «предка», теперь уже безусловного ровесника Люси, обитавшего с афарскими австралопитеками в одно время (3,5 млн. лет назад по с.ш.) и на одном участке, но при этом более гоминидного, чем афарские австралопитеки! Таким образом, семейство Лики «показало фигу» и французам, и еще раз (после находки анаменсиса) австралопитековому королю Джохансону.

Сенсационность находки заключалась в том, что новый индивид не был австралопитеком, хотя невероятным для всех эво-антропологов образом имел черты, по которым принято было детектировать гоминидов. Если человеческими признаками в эвологии считались мелкие зубы и плоское лицо, то в этом смысле загадочный незнакомец был более «человеком», чем Люси. Кроме того, внешне он чем-то напоминал череп ER 1470, причем, в его новом, реконструированном виде. Новое существо было описано на уровне отдельного рода и получило имя Kenyanthropus platyops. Недолго думая, Мив Лики, выражая, впрочем, мнение всей семьи, объявила о радикально новом раскладе в антропологической картине.

В этом новом раскладе австралопитеки, как и прежде, были отстранены от человеческой «пайки». Согласно давней семейной традиции Лики, они и тут считались боковой, слепой веткой эволюции. Человеческий род произошел не от австралопитеков Джохансона и не от французского оррорина, но от открытого Мив Лики в 1995 году анамского австралопитека (Australopithecus аnamensis), как раз и породившего нового, только что найденного кениантропа платиопса (Kenyanthropus platyops), который в свою очередь породил кениантропа рудольфензиса (Kenyanthropus rudolfensis, новое имя многострадального черепа ER 1470). А уж далее, так сказать, пусть наши внуки разбираются^[21].

.
	Мив Лики, 2000 г.

Вспомним, что Тим Уайт претендовал на то, что его ардипитек рамидус как минимум является первым гоминидом, родоначальником линии человека, на которой позже появились австралопитеки, а уж как там складывалось дальше – не суть важно.

Дональду Джохансону было уже всё равно, кто там стоял за спиной у его Люси – ардипитеки или анамские австралопитеки, главное, что его афарские австралопитеки прочно обосновались на человеческом магистральном направлении, породив затем хабилисов и ER 1470 (в устаревшей версии), а уж далее – по старой, доброй, пронафталиненной схеме.

Французы, злобно надругавшись над светлыми чувствами американцев и англичан, отправляли на свалку и ардипитеков, и австралопитеков, а заодно и нового кениантропа с его похожестью на ER 1470, так сказать, без разницы в какой версии. Ив Коппенс, Мартин Пикфорд и железная леди антропологии Брижит Сеню настаивали, что первым на человеческой линии был их тугенский оррорин, породивший некую группу абстрактных преантропов, которая в свою очередь привела к каким-то не менее абстрактным Homo. Что за преантропы, что за Homo – особого значения не имело. Главной точкой французской схемы являлась, разумеется, фигура оррорина, в остальном же провалы и абстракции французов были уж совсем чудовищны, едва ли не на уровне «питекантропа» Дюбуа и Геккеля.

И вот теперь семейство Лики вдобавок к имеющимся двум альтернативным линиям происхождения добавляла третью. Научная общественность была в шоке. Кто же из них главный виновник торжества – австралопитеки? Оррорин? Или кениантроп? Говорят, что Тим Уайт после сообщения о находке кениантропа Лики воскликнул: «Теперь руки спорщиков будут махать быстрее, чем лопасти вертолета!»

Но Тим Уайт, как и весь прочий эволюционный люд, не подозревал, что французские сюрпризы на одном оррорине не закончились. В 2002 году франко-чадская экспедиция, возглавляемая Мишелем Брюне из Французского университета Пуатье, нашла нечто такое, что Бернард Вуд позже назвал «маленькой атомной бомбой». В пустыне Чад, на северо-западе одноименного государства, вдали от всех прежних «эволюционных точек», Брюне извлек на свет фрагменты, составлявшие почти полный череп одного индивида, два фрагмента нижних челюстей от двух других индивидов и по одному зубу от еще трех индивидов.

	.
Мишель Брюне

11 июля 2002 года мировая научная общественность была взорвана новой сенсацией, опубликованной в «Nature». В отличие от разрозненных костных фрагментов других «предков», Мишель Брюне (с поддержкой американцев Бернарда Вуда и Майкла Колларда) представлял череп нового, на этот раз истинного «предка» человека, стоявшего у самого основания гоминидной линии и имевшего рекордный возраст 6–7 миллионов лет. Это был не австралопитек, не ардипитек, не оррорин, ни кто-либо другой до сей поры известный. Уникальное существо получило родо-видовое имя Sahelanthropus tchadensis, а также неофициальное имя «Тумай». В очередной раз оказалось, что до сей поры палеоантропологи напрасно ели свой хлеб, так как редакция «Nature» заявила, что недостающее звено наконец-то найдено и отныне само это понятие – «недостающее звено» – принадлежит истории!

Впрочем, на этот раз причина придти в изумление была. Существо, жившее на 2,5 миллиона лет ранее всех известных гоминид, по некоторым признакам было значительно прогрессивней всех своих поздних австралопитековых потомков! Брюне заявил даже, что некоторые черты сахелантропа – человеческие, а сам он, судя по положению затылочного отверстия, был прямоходящим. Уже 13 июля в «Science News» Бернард Вуд писал, что никто не ожидал находки существа, у которого мозг объемом шимпанзе совмещался с чертами, свойственными «ранним Homo» – плоским «человеческим» лицом, мелкими «человеческими» зубами и массивными надбровными дугами, напоминающими Homo erectus. Череп чадского сахелантропа выбивался из всех ожиданий эволюционизма – был найден «не с теми признаками», не в то время (ранее гипотетической точки раскола гоминид и шимпанзе) и не в том месте (вдалеке от принятых центров гоминизации, да еще в местах, покрытых когда-то лесами, а не в открытой саванне). Прямоходящий гоминид 7 миллионов лет назад, в лесах, имеющий черты Homo – эту новость эволюционное сообщество сразу не переварило. Оно еще не понимало, что Sahelanthropus tchadensis зарезал весь эволюционный антропогенез на корню.

Бурная радость по поводу находки, на короткое время заставившей забыть о распрях между представителями разных «школ», сменилась откровенным недоумением. Позвольте, если гоминидные черты 7 миллионов лет назад имелись у только что «отколовшегося» от общепредковой ветки прямоходящего (!) сахелантропа, то почему они потерялись у всех более поздних форм, скажем афарских австралопитеков или, пусть альтернативно, анамских, давших линию кениантропов? Кого бы мы ни выдвигали в человеческие предки вслед за сахелантропом, тот по неведомой причине уже не имел его гоминидных признаков. Выходит, что они могут появляться в эволюционной истории не один раз, независимо? А если сахелантроп – боковая ветвь? А почему сходные гоминидные признаки имеют и австралопитеки, и кениантропы, если к человеку привела только одна из них? Тогда почему этими признаками, возникающими «бессистемно», в разное время, в разных сочетаниях и на разных линиях, мы пытаемся детектировать принадлежность ранних приматов к человеку?

А может быть, эти так называемые «гоминидные» признаки вовсе и не имеют эволюционного характера, который мы им приписываем? – наконец, обожгло самых догадливых. «Прогрессивность» кениантропа за два года до этого позволила Мив Лики сочинить новую альтернативную линию «предков». Но дублирование гоминидных черт в кениантропе могло быть – хоть и почти невероятной, но – случайностью, совпадением. Теперь же, когда «человеческие» признаки обнаружились в чадском сахелантропе 7-ми миллионов лет от роду, ни о каких совпадениях речи быть не могло. Сахелантроп явно не был гоминидом. Скорее, это была горилла, парадоксальным образом имеющая те черты, которые прежде принято было описывать как «человеческие». В хоре одобрения начали раздаваться отдельные выкрики, свист – и вскоре почтенное собрание превратилось в негодующие и сражающиеся меж собой разрозненные группы. Общественное падение нового предка было стремительным. Уже через три месяца по интонации в журнале «Nature» (419:581–582, 2002) можно было понять, что эволюционизм очнулся от приятного сладостно-розового обморока, вызванного появлением на этот раз уже точно нашего предка и теперь должен нанести уничтожающие удары по «неправильному» сахелантропу. Журнал «Nature» опубликовал статью «Сахелантроп или сахелпитек?», где в стиле, хорошо известном советскому человеку («вот тут некоторые товарищи заявляют…»), написал:

«Sahelanthropus tchadensis – новая загадочная миоценовая разновидность, характерная тем, что соединяет черты обезьян и Homo erectus и, как это было объявлено Брюне и другими, является самым ранним гоминидом. Однако мы полагаем, что особенности строения зубов, лица и основания черепа, которые, как считается, определяют уникальные связи между экземпляром по имени Тумай и представителями гоминид, являются или не диагностическими или – последствиями биомеханической адаптации. Чтобы представлять из себя законного члена семьи гоминидов, он должен разделять с ним определенные уникальные особенности, а Sahelanthropus, кажется, не был даже полностью прямоходящим».

Эти слова стóят того, чтобы перечитать их еще раз. Над подобными образцами двойных стандартов и скользкой логики когда-нибудь еще будут грустно усмехаться наши потомки. Действительно, чтобы считаться промежуточной формой, найденная ископаемая обезьяна должна иметь промежуточные черты. Но в отношении Тумая эволюционисты быстро пересдали карты, заявив, что именно его гоминидные черты либо не могут считаться доказательством гоминидности (не являются диагностическими), либо не имеют отношения собственно к эволюции (просто механические приспособления к среде).

У кого-то были еще сомнения? Авторы «Nature» спешили их развеять. Оказывается, сахелантроп оттого так похож на гоминида, что жил в той же окружающей среде, в которой позже появились австралопитеки. То есть в лесу. Ранее эволюционисты настаивали на проживании гоминид в открытой местности, саванне, но оказалось весьма удачным, что с недавних пор они поменяли эту точку зрения. А раз так, то объяснение готово. Если все гоминиды жили в лесистой местности примерно с одинаковым пищевым рационом, а также одинаковыми формой и фактурой растений, то пользование этим схожим контентом и развило у обеих форм – сахелантропа и, позже, австралопитеков – сходные анатомические черты. Иными словами, сахелантроп Тумай был всего лишь обезьяной с приспособленным по аналогии аппаратом для жевания, и потому лишь чисто внешне, без эволюционной одухотворенности и богатого внутреннего эволюционного содержания, походил на гоминида. Если для австралопитеков эти черты считались ноу-хау, то Тумай «отрастил» себе всё то же совершенно пиратским, нелицензионным образом, без всякого, так сказать, эволюционного копирайта.

Прежняя война школ разразилась с новой силой. Но теперь начались еще и войны гражданские – внутри себя раскололись и французская, и американская школы. Милфорд Волпофф из Мичиганского университета решительно заявил, что черты Тумая характерны не для гоминидов, а обычных горилл. Никаких горилл! – возражал ему Бернард Вуд, поддержавший Мишеля Брюне и парадоксальную гоминидность его Тумая. Но Вуд решил, что за «гориллу» Волпофф должен ответить. Он обвинил Волпоффа (в свое время примкнувшего к французам в скандале с оррорином) в том, что тот просто «топит» чужую находку из конъюнктурных соображений. Казалось, Мишель Брюне мог бы ожидать солидарности со стороны соотечественников, но Брижит Сеню, которая не собиралась ставить своего оррорина вторым после Тумая, самым «троцкистским» образом примкнула к американцам и стала «топить» французского же Тумая, заявляя, что его череп принадлежит самке доисторической гориллы и никаких признаков гоминида она в сахелантропе вообще не видит. То же подтвердил и Мартин Пикфорд, назвав Тумая «самкой протогориллы». Часть американцев напала на прямохождение Тумая, утверждая, что отверстие в основании его черепа характерно для горилл и не может свидетельствовать о прямохождении. Брюне горячо отбивался самым надежным и проверенным старым приемом спорщиков-эволюционистов под названием «я говорю, а ты поди проверь» – мол, череп за миллионы лет подвергся искажению, и, если от искажения избавиться, то отверстие для крепления позвоночника сдвинется к центру и встанет как надо.

Всё не просто смешалось в доме Облонских – какой-то смерч завертел и разрушил всю прежнюю железобетонную стройность эволюционных рядов, всё это прежнее согласие фантазеров. По-русски говоря, все переругались. Наступило короткое замыкание в эволюционной сети. Раньше эволюционизму «можно было» практически всё – можно было не трудиться отделять факты от их интерпретации. Если явлению придумывалось объяснение, пусть даже самое нелепое, то это объяснение могло считаться уже и не гипотезой – доказательством! Если возникало затруднение, то достаточно было показать на пальцах любой, самый невероятный сценарий его преодоления – и это затруднение навсегда вычеркивалось из перечня эволюционных проблем; в крайнем случае – всплывало с последующими ссылками на прозвучавшую фантазию: «Как уже было показано, этот факт не является проблемой для эволюции...»

Но если раньше эволюционизм держал круговую оборону, то теперь прежняя демагогия и обманные приемы были направлены уже на своих товарищей, внутрь своего сообщества. Наступил момент истины – может быть, первый такой момент в ряду тех, которые еще последуют в будущем. Эволюционизм вдруг нашел себя в полной растерянности, без руля и без ветрил, без каких-либо точек согласия даже внутри собственного лагеря.

Весь этот странный разброд, непонимание друг друга и отсутствие общих критериев выразил после долгих споров с Брюне М. Волпофф. После того, как Брюне указал на гоминидные зубы Тумая, а Вольпофф поразился тому, что коллега в упор не видит зубы гориллы, американский ученый сделал весьма показательное для эволюционизма замечание: «Одни и те же черты мы рассматриваем по-разному и по-разному оцениваем их [эволюционное] значение»!

В конце концов, споры вокруг статуса Тумая зашли в тупик. Американо-европейская антропология отказала сахелантропу в статусе «предка», зачислив то ли в протогориллы, то ли в представители вымершей линии. Мишель Брюне продолжает стоять на своём. Пикфорд и Сеню тоже продолжают стоять на своём. На своём стоит семейство Лики – Луиза, дочь Ричарда и Мив, нынче взяла из их рук эстафетную палочку. На своём стоит Джохансон, вспоминающий те славные дни, когда в их полевом лагере играла песня Битлз «Люси на небе в алмазах», в честь которой была названа его Люси… Все, буквально все – стоят на своём. Итогом этой войны стал неутешительный вывод – а что есть эволюционные признаки гоминид вообще? И каким анатомическим признакам можно после этого доверять? Так окончательно рухнули и старая добрая «гоминидная триада», и прочая «диагностика по морфологии». Бернард Вуд по поводу событий последних лет заметил, что «…если новые находки нам и преподали какой-либо урок, то только в виде парадокса – чем больше мы узнаём о нашем происхождении, тем меньше мы знаем…».

Эту часть записок мне хочется закончить в каком-то былинном стиле. «И до сей поры идет жестокая битва за место на линии, которая не привела к человеку!»

Часть V. Где будем делать талию?

Итак, подведем некоторые итоги. В этой главе я по мере сил пытался показать читателю, насколько обоснованы утверждения эволюционистов о том, что происхождение человека от обезьяны доказано огромным количеством палеонтологического материала. Ретроспективно я отметил все основные, узловые точки так называемого эволюционного антропогенеза, образно выражаясь, лежащие на той стороне пропасти, где в безусловном родстве между собой находятся многочисленные линии ископаемых приматов. Какие бы тонкие родственные связи и хитросплетения линий мы там ни обнаруживали и ни «уточняли», факт остается фактом – ни одной достоверной «переходной формы» от обезьяноподобных существ к человеку не существует.

Еще раз хочу напомнить читателю о том, что эволюционизм, прикрываясь словесным наукообразием, пытается внушить обществу ложную схему, по сути, мифологему – будто происхождение человека от обезьяны выяснено в результате накопления знаний и является едва ли не научным открытием в деле познании мира. Нет, напротив – безуспешные поиски эволюционизмом «недостающего звена» в течение 150 лет есть «спланированная попытка» (выражаясь языком политиков) любой ценой доказать философскую атеистическую доктрину дарвинизма (сегодня модернизированного и известного как «синтетическая теория эволюции»).

Парадоксальная, но вполне ожидаемая для квазинаучной дисциплины ситуация состоит в том, что с накоплением все большего количества фактов, запутывающих или прямо опровергающих ее схемы, эволюционная палеоантропология становится все более пластичной. Эволюционистов теперь все труднее застать врасплох. У этих провидцев, как выясняется, схвачено всё: «Раньше мы пытались искать простоту, потому что стремились к упорядоченной картине. Теперь мы ищем сложность и находим её» (Д. Либерман, цит. по: М. Вартбург, 2001).

Ищем и находим! Когда теория не подтвердилась фактами, когда дело – труба, и корабль тонет, то ничего не остается, как рвать на груди тельняшку, изображать хорошую мину при плохой игре и выкрикивать лозунги, желательно как можно более всеохватные: «Но с каждым годом палеоантропология приносит всё больше и больше научных доказательств!…» «Мы сами ищем сложность и находим ее!»

Автор интернет-ресурса «Наука против эволюции» («Science Against Evolution») Дувайл Джонс приводит хороший пример со своей школьной тетрадью по химии, 1967 года, на обратной стороне которой изображена периодическая таблица элементов. Единственное отличие этой таблицы от современных заключается в том, что она заканчивается элементом 103. Современные же таблицы содержат еще несколько новых элементов. За исключением этих дополнений в таблице ничего не изменялось с тех пор, как Д. И. Менделеев разработал ее в 1869 году. Это потому, что периодическая таблица элементов объективна, рациональна и научна. На нее не влияют ни философия материализма, ни линия партии, ни постмодернистские веянья общества.

С другой стороны, филогенетическая классификация пересматривается едва ли не ежегодно, а в горячие периоды, как мы убедились – и по два раза в год. Филогенетическая картина, которую эволюционисты выдают за научную, в отличие от таблицы Менделеева, не то что субъективна, а как-то даже неприлично, безвольно субъективна – на нее разве что только прогноз погоды не влияет. А так на нее влияет всё что угодно – господствующая в науке парадигма, идеологические соображения, корпоративная договоренность, эмоции, амбиции и, как это наблюдается с недавних пор, еще и политика. Научная классификация Менделеева за последние рассматриваемые нами 30 лет не только не была пересмотрена или как-то исправлена с учетом ошибок, но воистину только уточнялась и пополнялась, будучи дописана с учетом новых знаний. Картина же филогенеза за те же 30 лет прошла путь от стройной линейной схемы до катастрофического развала всего филогенетического дерева, напоминая сегодня то ли вокзал, то ли оптовый рынок, где все находятся в близком контакте, толкаются, наступают друг другу на ноги, но при этом заняты только собой и знать друг о друге не желают. Пунктирная линия между двумя формами и знак вопроса в этой толкучке означают для эволюциониста нечто вроде: «не знакомы ли мы? Не родственники ли?» Для креационистов же – «чего надо? Ищи своих родственников в зоопарке!» Можно ли назвать уточнением схемы постоянные попытки предотвратить ее развал? Каждая новая находка – будь то даже обломок челюсти какого-нибудь Australopithecus garhi – заставляет говорить о кардинальном пересмотре взглядов на человеческое развитие (читай – на филогенез обезьян), ломает все прежние «расклады» и еще больше запутывает общую схему, не принося ответов, но лишь плодя новые вопросы – кто такие A. garhi? С кем связаны A. bahrelghazali? Обломок челюсти по имени Australopithecus garhi нагло тянет свои пунктирные линии к человеку только по той причине, что считается близким к афаренсису, а выделен в отдельный вид только потому, что на его моляре (коренном зубе), в отличие от афаренсиса, не два корня, а три! И что это за научная картина, которую способен всякий раз претрясти заново какой-нибудь обломок обезьяньей челюсти?

	.
Филогенетическая схема 2002 года в представлении американской школы, не учитывающая французские находки. (По D. Liberman, 2002)

«Теперь мы ищем сложность и находим её»! Ура! По-русски это означает следующее. Мы уже таких сюрпризов от этих новых находок навидались, в таких безднах разочарования побывали, что теперь готовы – ко всему. Теперь нам хоть чёрта лысого принесите, хоть его бабушку – мы и их легко вструмим в наши филогенетические схемы! Ведь мы ищем сложность! Мы ее себе предсказываем и в будущем! Давайте, несите, чего там у вас еще есть новенького?! Проглотим и это!

Такие «уточнения» филогении, в отличие от таблицы Менделеева, могут продолжаться до бесконечности, потому что в основе их лежит не научный, а сугубо философский, идеологический тезис, к тому же ложный.

В конце концов, после того, как в результате 150-летних поисков не нашлось ни одной убедительной связи между ископаемыми обезьянами и людьми, все разговоры и предположения по типу «произошли от Люси», «произошли от хабилиса» – похожи на некую форму паранойи. Если параноику кажется, что жена изменяет ему с любовником, то переубедить его невозможно. Любые доказательства и даже очевидное отсутствие контактов жены с кем-либо посторонним муж воспринимает по-своему – «любовник затаился». То же и с переходными формами. Можно, конечно, вообразить, что настоящие переходные формы «затаились», но такой довод ничем не лучше довода параноика. Нет фактов? Ну и что? А может быть, афарские австралопитеки вымерли, но оставили некую тайную, «масонскую» линию, которая привела к человеку? Не линию робустных австралопитеков (которые тоже вымерли), а именно свое тайное, невидимое продолжение? А что? Тоже красиво. Впрочем, я не уверен, что тут же не появятся претенденты на тайную масонскую линию от пингвинов (прямоходящие!), от свиней (по некоторым биохимическим параметрам очень близки к человеку), от дельфинов (Атлантида утонула, а с ней и «переходные формы») и т.д. и т.п. «Любовник затаился»… Как говорится, «даже если у вас нет паранойи, то это еще не значит, что они за вами не следят»…

Эволюционисты Найлс Элдридж и Иен Таттерсел в своей книге «Мифы человеческой эволюции» («The myths of human evolution») говорят о крахе эволюционного дерева и бесполезности всяких попыток выяснить наше происхождение: «Можно было бы с уверенностью ожидать, что по мере умножения находок ископаемых остатков гоминид история развития человека становилась бы все более и более понятной. Однако если что-либо и происходит, то только обратное».

Филогенетическая схема французской школы

Филогенетическая схема французской школы. Род преантропов и род Homo здесь крайне абстрактны; узловой точкой схемы является оррорин и демонстрация его предкового статуса. Австралопитеки считаются тупиковой ветвью. (По B. Senut, 2002)

Представьте себе, читатель, что завтра вдруг появляется какой-нибудь новый Джохансон, уверяющий нас, что в антропогенезе существовала линия, скажем, кентавров, впоследствии вымерших, но в виде легенд и мифов сохранившихся в памяти людей Древнего мира. Какие факты могли бы нас убедить в существовании кентавров? Предположим, «новый Джохансон» предъявил бы десять полных скелетов кентавров. Это был бы впечатляющий факт. Но он был бы не менее впечатляющим, если бы нашему взору предстал и один-единственный скелет человеко-лошади. Разумеется, при условии того, что у нас не будет явных сомнений в его подлинности. Снижая планку, можно утверждать, что наше изумление в существовании кентавров не поколебал бы и скелет, у которого отсутствовали бы несколько ребер, одна нога, части позвоночника и т.д.

Но что бы вы сказали, читатель, если бы «новый Джохансон», громко объявив о существовании кентавров, предъявил в качестве доказательства нижнюю челюсть человека и лошадиное копыто, найденное в 15 километрах от челюсти, зато в том же геологическом горизонте?

Наши глаза замылились, уши стали хуже различать интонацию – но ведь концепция происхождения человека от обезьяны, если посмотреть на нее в целом, построена именно на подобных фактах и с применением подобных методов! Наших детей в школах фактически учат тому, что кентавры существовали! Им промывают мозги, а мы платим налоги на подобное «образование», то есть содержим огромную армию исследователей, пропагандистов и педагогов, занимающихся – не наукой, нет – а именно «кентаврами».

Посмотрите на современную филогенетическую схему, усыпанную вопросительными знаками и исчерченную пунктирными линиями, которые должны показать предположительное родство отдельных видов. Как я уже упоминал, прежняя эволюционная последовательность типа «австралопитеки – хабилисы – эректусы – сапиенсы» существует только в воображении эволюционистов или на бумаге, поскольку фактического подтверждения не имеет. Но что делать с новой схемой филогении, которая не отвечает на вопросы, а сама их ставит? Несмотря на то, что эта схема в таком «вопрошающем» и альтернативно-параллельном виде на многое, казалось бы, не претендует, но и она по сути своей является системно неадекватной, бессмысленной. Потому что в основе своей имеет ложнофилософское стремление доказать существование «кентавров».

Схема вводит в заблуждение, если вы не знаете всю ее историю в целом. Даже в таком виде эта схема – весьма искусственное построение, крайне причёсанное, предмет корпоративных соглашений и цензуры. Часть окаменелостей, так называемые аномальные, взрывающие принятые эволюционные взгляды, из нее просто исключены. Часть окаменелостей, принадлежащих людям, брошена на затыкание эволюционных дыр в других таксонах. Всё человеческое семейство плейстоцена-голоцена искусственно поделено на эволюционных предков или потомков друг друга, тогда как эректусы, неандертальцы и сапиенсы были современниками и представляли собой лишь расовые или региональные разновидности человека. Особо нелеп вопросительный знак между обезьянами хабилисами и первыми людьми эректусами. Он до сих пор выставляется здесь, видимо, на всякий случай, как нераспроданный товар – а вдруг еще кто-нибудь заинтересуется и купит? Или в качестве ностальгического памятника – эх, были ведь времена…

Находки Kenyanthropus platyops и особенно Тумая показали, что отныне поиск «переходных форм» – занятие довольно бессмысленное. Генетических же критериев эволюционного родства, строго говоря, просто не существует – проблема соответствия морфологии (фенотипа) генетическим структурам (генотипу) не решена, и, не исключено, что не решаема в принципе^[22]. Собственно, на Тумае и закончилась вся «палеоморфология». Исследователи оказались перед странным фактом – у них сегодня нет критериев, по которым они могли бы определять эволюционный статус того или иного существа.

Говоря проще, никто сегодня не знает, что такое гоминид. Критерий гоминида, то есть существа, входящего в цепочку непосредственных предков современного человека, сегодня отсутствует. Этот ужас метафизической пустоты эволюционная палеоантропология, видимо, до конца еще и не осознала.

Действительно, какие характеристики могла бы иметь найденная сегодня окаменелость, чтобы рассматриваться в качестве промежуточного звена? По каким критериям можно узнать своего эволюционного родственника-предка?

а). Морфологический критерий. Можно ли определить промежуточную форму путем визуального сравнения некоей анатомической или структурной похожести одних рассматриваемых форм с другими? Нет, вся эта «похожесть», как оказалось, негодна для диагностики, так как в принципе может носить не эволюционный, а «бытовой» характер, то есть может являться следствием лишь определенного образа жизни и сугубо механических приспособлений к окружающей среде (так называемые параллелизмы). Проблема в том, что мы всякий раз будем упираться в невозможность объективной оценки – является ли некий рассматриваемый признак диагностическим. Опыт показывает, что при желании всегда можно разглядеть то, чего нет. А при особом желании можно и в упор не увидеть очевидного (ситуация типа «человек, похожий на генерального прокурора»).

Возьмем как пример строение зубов и челюстной дуги, одни из ключевых прежде признаков для определения «гоминидности» ископаемых форм. Прежде считалось, что если у рассматриваемого существа челюстная дуга имеет промежуточную форму между U-образной обезьяньей и параболической человеческой, то такое ее строение есть свидетельство гоминидности. Однако такой «промежуточной» формой зубной дуги обладает живущий сегодня павиан Theoropithecus galada. Зубы карликового шимпанзе также имеют сходство с человеческими. Напомню, что согласно эволюционному сценарию ни павиан, ни карликовый шимпанзе к гоминидам и человеческому происхождению, так сказать, и близко не стояли. С другой стороны, известный криминалист-дентолог Джек Куоззо свидетельствует, что среди современных людей довольно часто встречаются люди с «обезьяньими» признаками – формой зубной дуги и крупными обезьяноподобными зубами. А казус с зубом «гесперопитека» отчасти стал возможен еще и потому, что зубы свиньи во многом напоминают человеческие. Точно так же таз австралопитеков похож на человеческий, будучи, вероятно, его биомеханическим аналогом. Анатом Джефри Шварц выделяет 26 уникальных морфологических черт, которые люди разделяют с современными обезьянами. Все 26 черт они разделяют с орангутаном, всего лишь 9 – с шимпанзе и гориллой и только 5 – с гиббоном.

Почему обезьяны имеют анатомическое и физиологическое сходство с человеком – отдельная тема, но любой разговор об «эволюционной» промежуточности форм бессмысленен уже в том случае, если мы не принимаем саму концепцию эволюционизма. То есть идея какого бы то ни было сходства форм – всегда будет сугубо философской. Чисто гипотетически, в качестве фантазии – если бы эволюционизм постулировал, скажем, происхождение млекопитающих от птиц, то он наверняка в качестве промежуточной формы между ними выбрал бы летучую мышь. Летучая мышь была бы их сильнейшим «доказательством» и любимым примером – она млекопитающее, но внешне похожа на птицу. Однако лучше всего диагностическую «подвешенность» и неадекватность морфологического критерия демонстрируют так называемые мозаичные формы, обладающие признаками сразу нескольких таксонов. Самый известный пример – утконос, обладающий парадоксальной комбинацией признаков рептилии и млекопитающего. Таким образом, никогда нет гарантии, что какие-либо найденные формы, имеющие «желанные» для эволюционизма признаки, являются именно промежуточными, а не мозаичными.

Проблема морфологического анализа часто неразрешима даже на логическом уровне. Например, если свидетельством эволюционного статуса афарских австралопитеков является промежуточное положение некоторых их признаков между таковыми у человека и современных понгид, официально не участвовавших в эволюции человека, то почему не предположить, что австралопитеки составляют собственную, уникальную вымершую линию? (к чему, собственно, сейчас эволюционизм и приходит). Или, скажем, не лежат на линии понгид? Почему именно на человеческой? Ведь все три варианта вроде бы равновероятны?

В целом же анализ по морфологии сходен с ситуацией, когда бы мы взялись, скажем, оценивать родственные отношения людей по их фамилиям. Мы никогда бы не знали наверняка – родственники ли, скажем, некие Кузнецовы, или их фамилии возникли независимо, «внеродственным» путем, лишь из-за одинаковой профессии их предков-кузнецов. Особо тяжелый случай выглядел бы так. Исследователь, объявивший родственниками, скажем, актера Чарли Чаплина и нашего современника, священника Всеволода Чаплина, оказался бы в абсолютной «ситуации Тумая» – ибо английская фамилия Чаплин образована от «капеллана», а русская – от «цапли».

Когда ученый, сторонник эволюционного антропогенеза, добросовестно указывает на промежуточность какой-нибудь обезьяньей косточки, сравнивая линию ее изгиба или какое-нибудь утолщение с человеческой, сторонний наблюдатель, не знакомый с тонкостями «морфологического анализа», действительно может подумать, что подобные вещи есть нечто из разряда строгого научного знания и доказательств «переходности» форм. В реальности же все гораздо проще. Читатель должен понимать, что любая подобная «детекция» – условность. Исследователь пользуется тем, что есть в его распоряжении, и только. Если бы в распоряжении эволюционистов были лишь одни кусочки древней зубной эмали, то и это не остановило бы их от написания многочисленных трудов, с графиками, с распределениями групп образцов по плотности, структуре и цвету, и с неизменным выводом – такие-то фрагменты зубной эмали, находящиеся меж двумя самыми несхожими образцами, принадлежат их промежуточной эволюционной форме! Которая, как мы понимаем, и в этом случае будет промежуточна не объективно, а лишь в результате предпочтений исследователя при отборе определенных образцов. Применительно к филогенезу всё это – игры в ничто, в пустоту. Такие штуки можно проделывать с пляжной галькой, снежинками, облаками и пр. – и какие-то из них обязательно будут «переходными». Но при том, что сам метод подобной классификации в определенных рамках адекватен (вспомним, например, кладистику), быть свидетельством эволюционного родства он не может.

Да и в вышеприведенных примерах мы взяли еще «идеальную» ситуацию. В реальности же эволюционная антропология безапелляционно нарушает все нормы, входящие в понятие «морфологический анализ». Мы говорили о стандартном приеме эво-антропологов – включить человеческую кость в группу изучаемых обезьяньих, рассматривать ее как обезьянью, и реконструировать по ней, с учетом ее характеристик, какой-нибудь обезьяний образец в качестве «прогрессивного». В этом случае любые выводы эволюционистов, основанные на морфологическом критерии, совершенно бесполезны и для науки, и для тех, кто хотел бы получить ответ на вопрос – действительно ли человек происходил от обезьяноподобного предка.

б). Критерий «прогрессивности» признака. Итак, любой морфологический анализ субъективен и ненадежен. Может быть, для определения статуса промежуточного звена нам поможет что-то более конкретное? Скажем, некий анализ «прогрессивности» признака, то есть наша попытка проследить на ряде образцов изменение того или иного обезьяньего признака по времени в сторону человеческой анатомии?

Но если признаки, «подсмотренные у человека», которые всегда считались прогрессивными – плоское лицо, мелкие зубы и специфическая форма черепа – способны несколько раз в течение эволюционной истории появляться и исчезать на разных обезьяньих линиях и в разные эпохи, то этот критерий диагностики также негоден.

Изготовление обезьяной орудий – без всякого сомнения, откровенно пилтдаунский признак «прогресса», который, кроме всего прочего, еще и невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Вообще прогрессивность признака – понятие столь же субъективное, что и морфологическое сходство, и зависит главным образом от того, кто эту прогрессивность ищет. Например, известный наш ученый, доктор исторических наук А. Зубов из Института этнологии и антропологии РАН, отстаивающий законность хабилисов, говорит, что крупные зубы хабилиса оттого такие «нечеловеческие», что отставали в развитии от зубов Homo (Зубов, 2004). А Л. Вишняцкий, удивляясь слишком современной анатомии нижних конечностей хабилиса (между нами говоря потому, что рассматривал он настоящие человеческие бедренные кости ER 1472 и 1481), утверждает, что ноги хабилиса опережали развитие остальных частей его тела (Вишняцкий, 1999). «Опережать» время могут не только живые существа, но и… технологии. Когда в 1987 году исследователи захотели по аналогии с Родезийским человеком удревнить возраст танзанийского черепа Easy-1 до «нужных» им 300 тыс. лет (а этому мешали найденные в ассоциации с ним слишком «современные» орудия), то было заявлено, что в данном случае эволюция инструментальных технологий опережала эволюцию анатомии! Когда череп Sale из Марокко с предполагаемым возрастом 500 тыс. оказался чересчур современным, эволюционисты быстро сориентировались и заявили, что его сапиентные черты были сформированы патологией (Дробышевский, 2004).

Можно ли, еще раз возвращаясь назад, рассматривать в качестве прогрессивного признака увеличение объема мозга? Ведь те же хабилисы были записаны в наши родственники потому, что объем их мозга был якобы больше, чем у австралопитеков – казалось бы, явный эволюционный прогресс! Однако в 2004 году на индонезийском острове Флорес были найдены останки Homo floresiensis, о которых я уже упоминал, с объемом мозга 380 см³ – меньше, чем у австралопитека и шимпанзе! При таком эволюционно мизерном объеме мозга эти существа были полноценными людьми – изготовляли орудия почти на уровне кроманьонцев, имели налаженный быт и коллективную систему охоты, свойственную «нормальным» людям – с планированием и определенной стратегией. Мозг флоресиенса долго исследовали в надежде отыскать какую-нибудь патологию и объявить это существо еще одним исключением из эволюционных правил. В итоге никакой патологии обнаружено не было (Falk et al., 2007; Baab and McNulty, 2008). Сегодня общепризнано, что интеллект зависит не столько от объема мозга, сколько от его организации. С другой стороны, в эволюционизме не понята одна из «загадок» неандертальца, заключающаяся в том, что объем его мозга был наибольшим из всего человеческого семейства. Выходит, что неандерталец был прогрессивнее сапиенса? И тогда много ли стоит этот признак – объем мозга – чтобы на него опираться в реконструкции эволюционных отношений?

в). Критерий временнóго периода. Что еще можно придумать для детекции промежуточной формы? Может быть, эволюционисты могли бы использовать фактор времени, то есть соответствие найденной формы какому-то определенному периоду? Например, если в периоде времени А находят только останки обезьян, а в периоде Б явных людей, то нельзя ли отнести формы между этими периодами к промежуточным? Вспомним стандартную практику 60–70-х годов прошлого века, когда именно так и поступали. Буквально все найденные останки – и людей, и массивных австралопитеков – автоматически записывались в хабилисы, если имели возраст около 2 млн. лет. В итоге всё это лишь привело к обрушению хабилисной схемы и таксономической неразберихе, существующей доныне. Если в случае морфологического анализа еще можно опираться на что-то более-менее «конкретное», по крайней мере, физическое, то в эволюционизме само время – понятие крайне растяжимое. Парадокс в том, что возраст для найденных останков эволюционисты в каждом случае по сути подбирают сами, исходя из принятого эволюционного сценария – опираясь или на «морфологию» находки, или на глубину залегания, или на предполагаемую историю данного района – а, по сути, «в глубине души» ориентируясь на тот статус, который автор находки хотел бы ей присвоить.

Эволюционисты сами слишком «не в ладах со временем», чтобы по возрасту находки определять ее статус. Например, они не могут объяснить тотальное отсутствие ископаемых находок «гоминоидов» (предшественников гоминидов), скажем, в период последних 15 млн. лет по с.ш., когда по их представлениям разворачивался гоминидный сценарий. Гипотеза расхождения двух линий человека и шимпанзе от общего предка и их дальнейшей независимой эволюции не поддержана никакими ископаемыми находками, за исключением буквально единичных, да и то только принадлежащих к «гоминидной» линии, включая условные даты «точечных» фрагментарных находок 7,6 и 4,5 млн. лет назад. Где все останки существ, живших в геологически активных районах, благоприятных для сохранения этих останков? Объяснения вроде того, что они не сохранились по причине своей чрезмерной древности или «кислых почв», достаточно наивны – ведь сохранились даже отпечатки медуз кембрия возрастом 600 млн. лет по с.ш. В конце концов, почти на всех континентах сохранились останки тысяч особей динозавров, живших якобы на десятки миллионов лет раньше наших искомых протогоминид. Но в геологической колонке так называемые гоминиды (на нормальном языке – древние антропоидные приматы) появляются внезапно и в массовом порядке только менее 4 млн. лет назад, в виде австралопитеков. А может быть, не останки протогоминид «исчезли» и «растворились в кислых почвах», а декларируемый временнóй период был на порядки короче и существ в нем было на порядки меньше?

Совершенно неясен в эвологии вопрос о времени расхождения двух линий от общего предка. Генетики готовы сойтись в рукопашной с палеонтологами – называют им одни цифры, а те, желая поразить мир самой древней находкой, неустанно отодвигают эту точку расхождения всё дальше и дальше вглубь по времени. Впрочем, никто не знает ответа на вопрос – как должен выглядеть этот общий предок, на кого он должен быть похожим?

Детали эволюционного сценария то и дело не стыкуются по времени. Например, находки каменных инструментов олдувайского типа из Када Гона, сделанные в слоях возрастом 2,6 млн. лет, а также израильские или пакистанские артефакты аналогичного возраста по стандартной схеме должны принадлежать еще австралопитекам, хотя это явный абсурд. Если бы критерий временнóго периода работал, проблема подобных артефактов не была бы столь «зависшей», а, напротив, официальной антропологии следовало бы безусловно признать существование некоей развитой эволюционной формы, проживавшей в разных уголках мира в гораздо более ранний период, чем это принято ныне. Но факты есть, а далее – в эволюционном стане тишина. Таким образом, критерий временнóго периода для поиска «гоминид» и «переходных форм» также негоден, поскольку, как показывает практика, эволюционный сценарий сам часто не в ладах с этими («своими» же!) периодами. Его спасает лишь то, что он, эволюционный сценарий, – «вещь в себе», то есть самодостаточен, и реальность, в том числе пространственно-временнáя, его по большому счету не интересует.

г). Региональный критерий. Тогда, может быть, для определения промежуточной формы можно использовать региональный (географический) критерий, то есть предположить привязку таких форм к определенному месту существования? (Как оно, собственно, изначально и было с Африкой, где «водится много диких обезьян»). Ответ – тоже нет. «Аргумент места» для эволюции также опровергается упоминавшимися выше находками следов деятельности, а также костными останками Homo erectus в других частях света. Если гипотетические человеческие предки хабилисы никогда не покидали Африку, то почему, скажем, в Китае и Индонезии в это же время (а то и раньше африканских «предков») жили эректусы? Как уже было сказано ранее, именно эти находки навсегда закрывают тему всяческих хабилисов и прочих африканских кандидатов в человеческие предки.

Вообще, проблемы места-времени-морфологии всегда сплетены в единый клубок. Например, у палеоантропологов никогда нет гарантии, что какой-нибудь найденный при раскопках индивид проживал по месту своего обнаружения, а не мигрировал сюда из других регионов или даже с других континентов. Никогда нет гарантии, что его морфологические отличия от местных форм имеют эволюционный, а не механико-адаптивный, временнóй или, опять же, инако-региональный характер. Эти отличия могут оказаться и следствием изоляции какой-нибудь местной локальной группы, а могут объясняться и значительной внутривидовой вариабельностью таксона – свойством, которое в наибольшей степени присуще именно приматам. Не говоря уже о частных патологиях. При этом реальная ценность каждого из факторов, оказавших влияние на «необычность» найденных останков, всегда остается для нас неизвестной.

д). Критерий прямохождения. Не оправдалась надежда эволюционизма и на этот критерий определения гоминида. Я сознательно выделяю прямохождение в особую статью (а не включаю в критерий «прогрессивных» признаков) – по тому, какое огромное, «всеподавляющее» значение оно имело ранее в эволюционных построениях. Первый уговор эволюционистов (прямохождение появляется только у первых гоминид типа Люси и приводит к появлению рода Homo), что и говорить, был по-своему «интересен». Но в соревновании за первенство, наделяя каждый своего «предка» этим гоминидным якобы признаком, амбициозные эвословы и эводелы девальвировали его. В погоне за личной научной славой они совершили довольно глупую, с точки зрения их сценария, ошибку – они «сдали» первенство австралопитеков в этой области. И только у ленивой обезьяны, так сказать, не обнаружилось прямохождение. Если самые ранние гоминиды были уже прямоходящими, то почему неизвестному общему предку человека и шимпанзе самому не быть прямоходящим? (с точки зрения эво-сценария, разумеется). Если на разных линиях у разных существ мы наблюдаем независимое возникновение бипедализма (и даже не относящегося к гоминидам Oreopithecus bamboli возрастом 7–9 млн. л. по с.ш., см. Gee, 2001; Leakey et al., 2001), то этот искомый бипедализм навсегда уходит из списка эволюционных признаков и гоминидных критериев.

Более того, у так называемых гоминид мы наблюдаем парадоксальную для эволюционного сценария вещь – нечто вроде деградации прямохождения. Первые, «ранние гоминиды» (6–4 млн. лет назад по с.ш.), согласно заявлениям открывателей, как будто полностью прямоходящие, зато афарские австралопитеки (3,9–2,5) уже частично прямоходящие, частично древесные. Затем еще более молодые Australopithecus africanus (3,3–2,3 млн. лет) – еще хуже приспособлены к прямохождению. А самые поздние «Homo»/Au. habilis (1,9–1,44), ровесники и бывшие «предки» людей – еще менее прямоходящие, чем даже африканусы. И, не будем забывать, что наши обезьяньи современники, шимпанзе, орангутаны и гориллы – четвероногие существа с эпизодическим прямохождением. Если уважаемый читатель заметил эту закономерность с убыванием прямохождения, то, спросим себя, не напрашивается ли здесь какой-нибудь вывод, по возможности неожиданный?

…Таким образом, находки последних лет окончательно закрыли вопрос о промежуточных формах между обезьяноподобными предками и людьми. Форма, на поиски которой в течение 150 лет были брошены все силы эволюционизма, отныне не может быть обнаружена в принципе. Эволюционизму следует признать этот факт как неизбежность – у него нет инструментов и методов для определения такой формы, даже если бы она в реальности – чисто гипотетически – существовала.

.

Но эволюционизм при этом продолжает широко пользоваться тем, что его фантазии трудно проверить. Чего стоят одни только знаменитые эволюционные реконструкции – будь то восстановление частей скелета или полного внешнего облика какого-нибудь «предка». Не секрет, что всю информацию о «предке» эволюционист палеореконструктор часто извлекает даже не из нескольких костных фрагментов, а из своей головы, точнее, из принятых в эво-сценарии на данный момент представлений. Кто из нас не помнит всех этих всплесков художественной фантазии, маячивших перед глазами еще со времен школьных учебников и музейных залов, куда нас водили учителя? Одним словом, никогда не следует забывать, что любая реконструкция (особенно касающаяся ключевых фигур эволюционного псевдогенеза), это в огромной степени – художественное творчество. В прямом смысле – искусство скульптуры и живописи. Нечто вроде иллюстрации к литературному произведению – а как мог бы выглядеть литературный герой? И даже не герой-человек (о человеке мы имеем внятное представление), а какой-нибудь герой-марсианин? Как мог бы выглядеть таз обезьяны, если бы эволюция была правдой, а обезьяна эволюционировала в человека? В этом смысле любая эволюционная «реконструкция» является чистым волюнтаризмом. Всякий раз, когда специалисты собираются что-либо реконструировать, это напоминает ситуацию из старого еврейского анекдота: «Мадам, где будем делать талию?».

Ошибки, которые случаются по причине недостаточности палеонтологической информации, очень часты. Но смешными и нелепыми казусами они оборачиваются только потому, что идейно подкованные эво-реконструкторы желают в них видеть нечто непременно эволюционное. Например, известен случай, когда антрополог Ноэл Боаз принял ребро дельфина за лопаточную кость «предка» шимпанзе и настаивал на том, что форма кости свидетельствует о прямохождении! (Знакомо, не правда ли? Но Тим Уайт не замедлил окоротить выскочку, назвав его находку Flipperpithecus – «дельфинопитеком»! (в переносном значении – по имени героя культового фильма 60-х годов прошлого века, дельфина Флиппера)). Фрагмент черепа, найденный в Испании в 1984 году и описанный как древняя человеческая окаменелость, оказался фрагментом черепа 4-месячного осла (Pratt, 2004). Но подобные ошибки, разумеется, ничто перед главной, «системной» ошибкой эволюционизма, осложненного пилтдаунской родовой травмой – этой удивительной способностью видеть мир не таким, каков он есть, а каким должен быть согласно догме! Вот уж, действительно, счастливый случай, когда недостаток информации можно обратить себе на пользу…

Это не говоря уже о явных подделках. Я, кажется, сказал ранее, что для доказательства существования кентавра достаточно было бы одного скелета? Так вот, не всегда. Я имею в виду, что даже целый скелет не может быть гарантией того, что мы не имеем дело с творчеством пилтдаунских наследников. Немного подзабросив к концу главы счет «пилтдаунским» объектам и событиям, я хочу довести этот счет до юбилейной цифры. Пилтдауном № 10 может по праву считаться находка скелета «птицезавра» по имени Археораптор, сделанная в 1999 году в Китае и оказавшаяся позже подделкой. Это бутафорское чудо было грубо склеено из скелетов динозавра и птицы, но «паленую» форму, разумеется, на первых порах приняли вполне восторженно. «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад…». Журнал «National Geographic» (№ 12, 1999) объявил о находке долгожданного промежуточного звена между птицами и динозаврами – Archaeoraptor liaoningenesis. Можно было рассказать и о пилтдаунском творчестве современных деятелей – подделках древних артефактов японским археологом Шиничи Феджимурой и разоблачению в 2005 году авторитетного прежде в научном сообществе немецкого археолога Райнера Протча (известного тем, что в свое время сфальсифицировал малый углеродный возраст аномальной находке – так называемому «скелету Ганса Река») и других. Впрочем, пилтдаунским черепом мы начали этот обзор и «птичьим пилтдауном», пожалуй, закончим. Для критиков напомню, что моей целью не является обвинение кого-либо из ученых. Я лишь хочу показать читателю, каким образом выпекаются и какую истинную цену имеют те «доказанные факты» и философские построения о нашем происхождении от обезьяны. По большому счёту этой темы можно было и не касаться – но если есть откровенная ложь, выдаваемая за правду, значит, будут и диссиденты. Я не оттого уделяю так много внимания всем этим «промежуточным формам», что хочу лишь «опустить» обезьяньи фантазии пилтдаунских наследников (не путать с настоящими учеными!), – нет, я хочу реабилитировать человека.

Лично я не скрываю, что из всех версий антропогенеза принимаю версию Разумного Творения на веру. Хотя подспорьем этой веры являются интуиция, художественно-творческая оценка и некоторое, позволю себе нескромность, умение чувствовать причинно-следственные связи и «логику этого мира» (не говоря уже о наследстве в виде опыта гениев человечества) – все те вещи «призрачного происхождения», которые собирают разрозненные и по отдельности малопонятные осколки в одну цельную картину и замыкают все разорванные звенья в единую цепь. Но это вовсе не означает, что построения оппонентов отрицаются мною с тех же позиций веры и их нельзя проверить с помощью научных методов. Доказать отсутствие чего-либо, как известно, невозможно. Но можно доказать, что те факты, которые предъявляют в подтверждение своей концепции сторонники происхождения от обезьяны, вовсе не являются тем, за что их выдают эволюционисты в своих интерпретациях.

Некоторое время назад, участвуя в сетевой дискуссии со сторонниками обезьяногенеза, я столкнулся с уже набившим оскомину приемом «бросания слонами». Некий эволюционист, биолог по образованию, сказал фразу примерно следующего содержания – изобилие найденных к сегодняшнему дню переходных форм окончательно доказывает правоту нашей теории, но противникам эво-антропогенеза все эти находки хоть грузовиками подвози – они всё равно будут недовольны.

Меня это «насторожило» отчасти и потому, что ситуация с определением количества сделанных антропо-находок в лагере эволюционистов совершенно противоречивая. По утверждениям одних, находок столь много, что они уже давно доказывают всё, что нужно. По другой версии – проблемы с «недостающим звеном» остры потому, что материала крайне недостаточно, найдено еще слишком мало, зато вот в будущем… Третья версия гласит, что проблема эво-антропогенеза состоит в многообразии вариантов и невозможности по этой причине выбрать что-то одно – но «картина эволюции постепенно уточняется». В дебатах, касающихся переходных форм, точек согласия почти нет. Противники теории эволюции считают, что эволюционисты в этом вопросе слишком нетребовательны и готовы записать в «переходную форму» кого угодно. Поэтому бесполезно сосредотачиваться на критике «переходных форм» – как только рухнет один кандидат в предки, его место тут же займет другой. В этом смысле «недостающее звено» всегда будет ускользающей мишенью, как жестяная фигурка в тире – как только собьешь одну, тут же в другом месте выскочит новая. И так будет продолжаться всегда, до скончания века. Напротив, эволюционисты считают, что их противники слишком капризны – любая находка «предка» им будет нехороша, и они объявят ее либо мозаичной формой, либо подделкой.

Я вежливо поинтересовался у моего оппонента, не затруднит ли его привести пример хотя бы одной настоящей «переходной формы». После чего все его грузовики с переходными формами то ли сломались, то ли наглухо застряли в пробках и снежных заносах. После многократных попыток предъявить мне какие-то абстракции оппонент все же с явной неохотой признался, что эта форма относится к роду австралопитеков, но конкретный вид (species) пока неясен. Я поздравил моего собеседника со столь успешным итогом 150-летних поисков, однако он на этом не успокоился. Он решил задать мне симметричный, аналогично «неразрешимый» для меня вопрос – так сказать, «какие ваши доказательства», что австралопитек в плане анатомии не мог стать человеком? Или, конкретнее, почему та или иная кость австралопитека, имеющая прогрессивные признаки, принципиально не может превратиться в человеческую?

Я ответил – потому не может, что австралопитеки уже вымерли. И одним этим, так сказать, подтвердили свою профнепригодность. Но сам вопрос меня поначалу отчего-то воодушевил. Действительно, можно ли объективно показать, почему австралопитеки принципиально, по выражению моего оппонента-биолога, не могли превратиться в современного человека? Первым моим естественным движением было перечислить препятствия; именно тот целый ряд особенностей, которые у австралопитеков и человека принципиально нестыкуемы. Например, у австралопитека 6 поясничных позвонков, у шимпанзе – 3, а у человека – 5. Это говорит о трех независимых линиях и об отсутствии у них общего предка – невероятно, чтобы человек после стадии австралопитека «потерял» один позвонок, а шимпанзе пришел к концу забега от «общего предка» всего с тремя. Коленный мениск австралопитека, обладавшего якобы «полноценным» прямохождением, крепился к большой берцовой кости только в одном месте, в то время как у современного человека он крепится в двух местах – коленные суставы человека явно не происходили от коленного сустава Australopithecus afarensis. Верхняя суставная часть бедра афаренсиса имеет особое строение и непохожа на таковые у человека, а также древних вымерших и современных обезьян. Если бы это существо было нашим предком, пришлось бы допустить нелепость, что примерно на миллион лет форма типа Люси приобрела собственное строение бедренного сустава, а затем этот сустав снова вернулся к «общепринятому». Анализ черепа, грудной клетки, ключиц, ребер, таза, локтевого сустава, кистей рук, ступней ног и мышц человека показывает, что мы никогда не были четвероногими существами. Например, третий малоберцовый мускул ноги человека – один из конструктивно важных элементов, позволяющий держать вертикальное положение при ходьбе, является уникальным и отсутствует у любого другого млекопитающего. Если бы человек был когда-то четвероногим существом, то этот мускул, с точки зрения эволюционных представлений, не закладывался бы в человеческом эмбрионе на самом раннем этапе развития.

	..

Еще в начале ХХ столетия анатом Фредерик Вуд Джонс приводил примеры того, что современный человек не развивался от предшествующих ему гоминид. Он утверждал, что многие узкоспециализированные черты гоминид не совпадают с аналогичными у человека, «заточенными» под другие функции и не могут быть получены одно из другого эволюционным путем. Говоря на эволюционном жаргоне, где «примитивный» означает «предшествующий в развитии», стопа человека более «примитивна», чем стопа австралопитека. Если австралопитек обладал специализированной стопой с отведенным большим пальцем, приспособленным для захвата веток, то согласно эволюционизму, наша стопа не могла быть получена из австралопитековой, так как приспособлена для выполнения совсем другой функции. При этом стопа современной обезьяны больше походит на руку современного человека (с удлиненным третьим пальцем), чем ее собственные кисти рук – с точки зрения эво-сценария это говорит о том, что «хватательная» стопа задолго до человека была уже высокоспециализированным, «прогрессивным» по сравнению с другими млекопитающими признаком, сохраненным на всех линиях приматов, кроме человека. Человек после такого прогресса опять вернулся к примитивной стадии опорной стопы млекопитающего? Зачем, если его предки уже были якобы прямоходящими? С конструктивной же, биомеханической точки зрения устройство человеческой стопы оптимально соответствует выполняемой ею функции – быть достаточно широкой (для устойчивости) и в то же время пружинящей опорой для вертикальной ходьбы и бега. И ступня человека также закладывается в эмбриогенезе с самого начала как человеческая, без всяких намеков на предыдущие стадии.

В целом же – мы рассматриваем двух существ, австралопитека и человека, которые даже в биомеханическом плане – существа разные. Все разговоры о похожести какой-либо кости австралопитека на человеческую бессмысленны по определению. Между австралопитеком и человеком трудно «вставить» нечто третье, сочетающее в себе анатомию и механику обоих. Нельзя руку австралопитека сделать более короткой или лишить его хватательного пальца на стопе – каждое из существ обладает целостностью, где любой элемент «конструкции» не только идеален для выполнения своей функции, но и неотделим от всего биомеханического «комплекса».

* * *

...Я мог бы привести моему оппоненту (как и прочим оппонентам в подобной ситуации) эти и другие доводы, но вдруг поймал себя на том, что нарушаю не только логический порядок дискуссии, но искажаю какой-то важный смысл происходящего в целом, позволяя ситуации быть абсурдной. Я подумал – а не слишком ли уютно вы устроились, господа эволюционисты? Есть одна характерная и неизменная особенность в наших антропологических дискуссиях – в силу господства эволюционной парадигмы мы как будто вынуждены играть по правилам противника. Мы вынуждены аргументировано возражать против того, что в других дисциплинах ученые постеснялись бы назвать доказательствами; мы боремся не с их стройной логикой и убедительными моделями, а с их идеологическим, почти религиозным, гипертрофированным пониманием «факта эволюции» и «железной доказательности» ее ничтожных свидетельств. Действительно, в каких еще дисциплинах, кроме эволюционной палеоантропологии, возможен такой произвол? Если в науке не пройден промежуточный этап решения задачи, то никакая дальнейшая работа не имеет смысла, поскольку невозможно двигаться вперед, опираясь на нечто недоказанное или неопределенное. Если аргументы обладают только вероятностью, то с их помощью невозможно обосновать достоверный вывод. Эта ошибка называется ложным основанием, и из этой ошибки выведен, и на этом ложном основании утвержден – весь комплекс эволюционных построений: не только о каких-нибудь вещах вроде стратегии, питании и размножении «предков», но и о принципиальных особенностях самого человека. Но мы позволяем нашим противникам воспринимать их всерьёз! Даже опровергая их измышления, мы уже де факто признаём, что все эти игры с костями могут в принципе что-то доказать или прояснить в человеческом происхождении. Они берут в руки кость, указывают на ней некие нетипичные, «архаичные» или «прогрессивные признаки» – некие изгибы и бороздки – и считают, что этого достаточно для доказательства эволюции. Но можно довести ситуацию до абсурда и представить себе фантастическую ситуацию, когда обезьяна путем всяческих параллелизмов за тысячелетия приобрела внешний вид, практически неотличимый от человека. Как результат – перед нами бегает такое ловкое двуногое существо, анатомически настоящий человек, и что-то там сбивает палкой с ветки дерева. Ну и что, собственно, из этого следует? Прояснилось ли хоть что-нибудь в нашем, так сказать, вечном споре о человеке? Ответ определенный – нет. Мы никогда не решим вопросы эволюционного антропогенеза, основываясь лишь на морфологии и свидетельствах костей. Эволюционизм здесь, действительно, одной «проблемой» лишь подменяет другую, главную, которой страшится и бежит, как черт ладана. В эволюционном антропогенезе просто отсутствуют понятия, составляющие всю полноту слова «человек». И все «проклятые» вопросы остаются без ответа – а каким образом наш обезьяний предок смог приобрести сугубо человеческие качества: рациональное и образно-художественное мышление, этическое, эстетическое и религиозное чувство, любовь, сострадание, самопожертвование, чувство справедливости, интуицию, творческую неуспокоенность, лингвистический, художественный, математический и музыкальный гений – ибо человек начинается там, где кончается биология.

При чтения эволюционных трудов меня еще с юности не покидало какое-то странное, трудно объяснимое чувство неловкости за автора и едва ли не желание помочь ему – как будто он все время говорит не о том, не может сформулировать и выразить нечто главное, что составляет смысл и интерес его занятий. Мне казалось, что мой собственный интерес к выяснению вопроса – «что есть человек?» – совершенно естественен. Напротив, совершенно неестественной и непонятной для меня была концентрация всех сил автора-эволюциониста на какой-нибудь проблеме пищевого рациона наших предков, как будто в разгадывании этого секрета и содержались ответы на все вопросы. Сегодня я понимаю нехитрую вещь, что сама тема человечности в эволюционизме обходится молчанием, будто табуирована. Такой проблемы – человечность наших древних предков, по большому счету просто не существует. Откройте любой труд эволюциониста. Всё, что вы узнаете, будет связано с физиологией, с пищевыми цепочками, с поеданием и пережевыванием, с предпочтением брачных партнеров и размножением. Часто я просто недоумеваю – почему антропологией занимаются антропологи, а не диетологи и не учителя физкультуры?

Разумеется, что у материалистов «мясо» первично. Но в эволюционизме «человечность» не выводится даже из физиологии – вечная карусель эвословия всякий раз будет возвращать вас к пищевой стратегии падальщиков, активному питанию белковой пищей и соответствующему росту мозговой и мышечной массы. Вы никогда не узнаете, почему предок стал думать о будущем, вспоминать прошлое и рисовать фантастические картины на стенах пещеры. Зато вы узнаете точно, от каких продуктов увеличилась масса его мозга и стала толще зубная эмаль^[23].

Эволюционная антропология – странная наука. Ученые-эволюционисты говорят, что изучают происхождение человека. Как они могут изучать его происхождение, если не имеют ни малейшего представления о том, что такое человек? Мой формальный ответ интернет-оппоненту, который продолжал требовать доказательств невозможности эволюции, в итоге был такой – у нас нет каких-либо оснований говорить об австралопитеке или любом другом антропоидном примате как о нашем предке. Просто нет оснований.

Проблема родственных отношений внутри таксона Homo – отдельная тема, о которой мы поговорим в последней главе. Но Homo – это «настоящие» люди, находящиеся на этой стороне условной эволюционной пропасти. Подчеркиваю – пропасти не временнóй (ведь люди и их гипотетические обезьяньи «предки» по большей части были современниками), но пропасти качественной, где человек отделен не только от обезьян, но и всего животного мира особой человеческой сущностью.

И когда вы слышите, что наше происхождение от обезьяны доказано многочисленными палеоантропологическими находками, знайте, что цена этим словам – ноль. Это почти ничего не значит. Перед вами либо человек, беззаветно верящий в эволюцию, либо человек, плохо знакомый с предметом (комбинация этих качеств тоже встречается часто). Удивительно, что эти люди могут быть весьма образованы в других областях, однако – парадокс! – как только они переходят к теме эволюции, с их повседневным критическим мышлением что-то происходит – с твердой почвы логики и здравого смысла они сходят на зыбкую, будто в аттракционе, качающуюся платформу фантазий, способных существовать только в некоторой дымке, легкой полутени, на некотором отдалении от глаз или в стороне от прямого света – любой миф эволюционизма, повторю еще раз, убивается подробностями, и любая «промежуточная форма» промежуточна только до той поры, пока мы ее не тщательнее не изучим.

Когда вы слышите бодрые реляции, что найдена новая переходная форма между обезьянами и человеком, то знайте, что вас пытаются ввести в заблуждение, играя на подмене терминов. Не верьте эволюционисту, говорящему, что вся цепочка от обезьян к человеку «хорошо прослежена» или «продолжает уточняться» – имейте в виду, что под «человеком» здесь подразумевается не человек, а именно обезьяна – какой-нибудь очередной дежурный австралопитек, оррорин или кениантроп, которых эволюционизм «самовольно» наградил таковым званием. И именно к ним, а не к человеку, эволюционный антропогенез пытается выстраивать свои маловразумительные цепочки из еще более ранних форм ископаемых обезьян. Всякий раз, уважаемый читатель, когда вы общаетесь с ортодоксальным эволюционистом, помните, что «человек» в его лексиконе и в вашем лексиконе – это два разных «человека», и что уже сама по себе тяжкая необходимость обращаться за помощью к австралопитекам есть лучшее свидетельство несостоятельности эвогенеза...

Настоящих же переходных форм между обезьянами и людьми не существует. Не потому, что их трудно детектировать. И не потому, что они не найдены, или найденные кости несут слишком мало информации. Но переходных форм не существует по объективной причине – потому что их не было. А те существа, чьи останки найдены и предъявлены нам в качестве таковых, никогда не были нашими предками. И как, скажите мне, мы можем считать теорию эволюции научной или истинной, если она сама не знает – от кого мы произошли?

Конец 4 главы (части IV-V).

Читайте продолжение: Глава 5 (начало, части I-II).

Перейти к списку используемой литературы

Примечания

¹⁹«...кем бы мог быть найденный индивид в картине человеческой эволюции?». – Правда, совсем недавно в СМИ появилась новость, именно в силу отсутствия ископаемых останков шимпанзе считающаяся сенсационной – в районе Восточноафриканского рифта найдены три зуба шимпанзе возрастом… 550 тыс. лет (Robin Orwant, First convincing chimp fossil discovered. NewScientist.com, 31.08.2005). То есть это период, когда уже в Европе жили гейдельбержцы, люди не очень сильно отличающиеся от сапиенсов. М-да, редкая, надо сказать, удача… Хотя можно себя поздравить с первым «торжеством справедливости» – отрадно, что впервые хотя бы эти три зуба не приписаны «гоминиду». С другой стороны – тот факт, что в среднем плейстоцене люди и шимпанзе жили в сходных климатических и ландшафтных условиях (и при этом шимпанзе уже 0,5 млн. лет назад были «готовыми шимпанзе»), заставляет еще раз усомниться в эволюционных построениях. [Вернуться к тексту]

²⁰«...Мив Лики и в «соревновании по австралопитекам» оказалась первой». – Не стоит забывать, что в коллекции останков австралопитека анаменсиса среди прочих находится фрагмент плечевой кости КР 271, принадлежащей, судя по всему, анатомически современному человеку Homo sapiens или Homo erectus. [Вернуться к тексту]

²¹«А уж далее ... пусть наши внуки разбираются». – Потому что между «грацильным» обезьяноподобным ER 1470 и его «массивным» современником, человеком Homo erectus все равно нет ни анатомической связи, ни временнóго зазора для эволюции. [Вернуться к тексту]

²²«...проблема ... не решена, и, не исключено, что не решаема в принципе». – Современная генетика тоже вряд ли способна помочь нам в детекции «промежуточного звена» – именно в силу того, что от тех времен до нас доходят лишь окаменелые костные фрагменты, негодные для генетического анализа. Да и анализ живых форм подчиняется общему эволюционному правилу – бал тут правит, опять же, «философия». Например, эволюционисты без малейших сомнений установили родство человека и шимпанзе по близкому генетическому сходству их геномов. Но более серьезную проблему – кричащее морфологическое несходство при заявленной генетической «близости», они объяснить не могут и поэтому не замечают его в упор. (По анатомии человек даже ближе к орангутану, с которым, согласно эволюционизму, в близком родстве не состоит). При той скорости, с которой эволюционисты установили эволюционную связь представителей двух разных родов (Homo и Pan) и при той уверенности, с которой они говорят о связях вымерших ископаемых форм, эти ученые не могут установить эволюционную связь между представителями двух видов шимпанзе – обычного (Pan troglodytes) и карликового (Pan paniscus). Которые, надо заметить, «находятся» не в виде окаменелых осколков, собранных на десятках квадратных километров, а так сказать, среди нас, в живом виде, в наших зоопарках. (Я слышал, что некое несходство в серологической картине (биохимии крови) бросает тень на их близкое родство). Кроме того, эволюционисты, радуясь секвенированию генома шимпанзе в 2005 году, опять же, до сих пор еще не осознали всего того «ужаса», который несет им эта радость. Дело заключается в том, что при существующем генетическое сходстве Homo и Pan каждый из геномов не показывает никаких переходов от одного вида к другому, но при этом каждый геном уникален и стабилен. Что весьма похоже не на «печать эволюции», а, скорее, на две сходные «матрицы», созданные одним Программистом… [Вернуться к тексту]

²³«...от каких продуктов увеличилась масса его мозга и стала толще зубная эмаль». – Например, вот как А. Марков делает обзор новых фактов по эволюции человека:

«Состав жирных кислот в пище [древних гоминид] очень близок к таковому в мозге человека. Предполагается, что увеличение такой пищи в рационе способствовало развитию мозга. У «ранних современных людей» установлена более разнообразная диета, чем у живших одновременно с ними неандертальцев. Последние ели практически только одно мясо, тогда как в рацион первых входили также моллюски и рыба. При помощи нового метода – «топографического анализа«» зубов» – показано, что ранние Homo (habilis и др.) значительно отличались по своей диете от Australopithecus afarensis. Первые предпочитали «прочную и эластичную» пищу, вторые – «твердую и хрупкую». <...> В целом на основе большого комплекса данных делается вывод о том, что роль животной пищи (в первую очередь – мяса травоядных животных – обитателей травяных биомов) в диете гоминид неуклонно росла, по крайней мере, начиная с A.afarensis. <...> Делается вывод о том, что переход к сельскому хозяйству (неолитическая революция) привел к коренному изменению питания, т.е. мы стали питаться совсем не той пищей, к которой были приспособлены наши предки в течение миллионов лет» (А. Марков, сайт «Проблемы эволюции», раздел «Интересные факты по эволюции гоминид, установленные в последние годы (1997–2004).

Или еще более животрепещущая тема (К. Попадьин):

«Гены, вовлеченные в сперматогенез и влияющие на семенную жидкость, участвуют в конкуренции с семенной жидкостью других самцов и защищают сперматозоиды от патогенов; гены, участвующие в узнавании гамет, претерпевают постоянную эволюционную гонку вооружений, появляющуюся из-за неравноправия полов: самцу выгодно, чтобы самка вложила как можно больше энергии в их потомка, тогда как самка должна регулировать и сдерживать эти эгоистичные желания, заботясь о своем здоровье и силах, необходимых для выращивания следующих потомков (самцу об этом думать не надо – он вкладывает в потомство мало энергии). Все эти аргументы говорят о том, что скорость эволюции генов, участвующих в сперматогенезе, должна быть высокой у всех половых видов, и человек в этом отношении не уникален. <...>

...И вот наконец-то (!) оказалось, что точка общего предка на дендрограмме генов, экспрессирующихся в ткани мозга, лежит ближе к шимпанзе – в линии, ведущей к человеку, было накоплено в 1,4 раза больше аминокислотных замещений. Теперь можно было надеяться, что именно эти аминокислотные замены сделали человека Человеком и что найдено рациональное зерно его эволюции».

Впрочем, как и ожидалось, далее в статье последовало сакраментальное:

«Однако радость ученых была недолгой...» (К. Попадьин, Люди отличаются от шимпанзе не тем, чем хотели / Элементы, 30.11.06).

Примеры такого подхода характерны для эвогенеза и хорошо иллюстрируют его представление о человеке всего лишь как об одном из животных, разговор о котором может идти лишь на уровне физиологии. [Вернуться к тексту]

Конец 4 главы (части IV-V).

Читайте продолжение: Глава 5. Повесть о «настоящем» человеке (начало, части I–II)

Перейти к списку используемой литературы

ПО ЭТУ СТОРОНУ ПОТОПА

ГЛАВА 4. УСКОЛЬЗАЮЩАЯ МИШЕНЬ (окончание)

Часть IV. Рамидус? Оррорин? Кениантроп? Кто больше?

Часть V. Где будем делать талию?

Алексей Милюков	...
ПО ЭТУ СТОРОНУ ПОТОПА


Тим Уайт на раскопках в Арамисе в 1994 году (слева) и один из фрагментов ардипитека рамидуса с молочным моляром (справа)

		Родословная человека: эволюционное дерево по А. Кийту, 1931 (вверху). На нижнем рисунке – то, что осталось от него к нашему времени (Чайковский, 2003, с учетом представлений французской школы). 1 – Ar. ramidus; 2 – Ar. cadabba; 3 – Sahelanthropus tchadensis; 4 – Orrorin tugenensis; 5 – Praeanthropus africanus (в представлении французской школы = Au. anamensis + Au. afarensis pro parte); 6 – Au. antiquus (в представлении французской школы = Au. afarensis pro parte); 7 – Au. aethiopicus; 8 – Au. boisei; 9 – Au. robustus; 10 – Au. africanus; 11 – Au. bahrelghazali; 12 – Au. garhi; 13 – Kenyanthropus platyops; 14 – H/Au. rudolfensis; 15 – H/Au. habilis; 16 – H. ergaster; 17 – H. erectus; 18 – H. georgicus (эректусы из Дманиси); 19 – H. antecessor; 20 – H. heidelbergensis; 21 – неандертальцы; 22 – современные люди. Обращаю внимание читателя, что сторонник эволюции Ю.В.Чайковский не учитывает новые данные о хабилисе и новую классификацию Вуда-Колларда 2000 года, и всё еще относит 14 и 15 к линии человека