Рис. 1. Логическая форма истинного отображения конкретных фактов

Чтобы отображения (репрезентации) имели смысл, они должны обязательно соотноситься, хотя бы косвенно, с внешним миром. Отображения, недостаточно связанные с окружающим миром (при прочих равных условиях), недостаточны как таковые. Эйнштейн выдвинул тезис об истинности данного предположения, но развил и доказал его Пирс.26 Позже мы вернемся к Эйнштейну и рисунку 1. Пока же нам важно помнить его вывод о том, что «между языком и мышлением существует внутренняя связь», и контекстуально связанное с ним умозаключение, что ребенок, которого лишили нормального «вербального руководства, характерного для его окружения», приобретёт «очень плохую интеллектуальную форму».27 Далее мы покажем, что продукты языка и продукты генетической основы жизни в этом отношении очень похожи: и языковые, и биологические структуры ясно свидетельствуют о разумном замысле. В 1947 году швейцарский психолог Жан Пиаже (1896-1980) выступил с выводами, очень близкими к выводам Эйнштейна, сделанным шестью годами раньше, об отношении между языком и развивающимся интеллектом ребенка. Пиаже считал, что «система коллективных знаков», с которой постепенно знакомится ребенок, развивает символическую функцию «до такой степени, которой человек не может достичь в одиночку».28 Человек, лишённый возможности овладевать языком сообщества, отстаёт в умственном развитии. Печальное доказательство тому – глухие от рождения дети, которым не давали учить язык знаков, заставляя их читать по губам и разговаривать.29 В результате такой политики глухие дети останавливались в развитии, не достигая того уровня, которого смогли бы достичь, пользуясь языком знаков.   Лев Семенович Выготский Современником и оппонентом Пиаже был русский психолог Лев Выготский. Его блестящий талант особенно ощутим на фоне ранней смерти в возрасте 38 лет (Пиаже, родившийся в один год с Выготским, пережил его на 46 лет). Выготский исследовал «одну из самых сложных проблем психологии – взаимосвязь мышления и языка».30 Разрабатывая этот вопрос, Выготский предвосхитил идею, много позже высказанную Ноамом Хомски: исследование языка открывает нам окошко, через которое мы сможем увидеть, как работает мысль. Выготский также отмечал, что развитие родного языка важно для развития абстрактного мышления вообще, включая математическое. Он был одним из первых психологов, которые увидели внутреннюю связь между «чтением, письмом, грамматикой и арифметикой» и остальными предметами традиционного учебного плана.31 Он выступал против разделения общих интеллектуальных навыков на отдельные дисциплины, хотя эта практика по сей день преобладает в школьном обучении. Выготский писал: «Мы обнаружили, что умственное развитие, вопреки атомистической модели Торндайка, не разделяется в соответствии с темами обучения», но «обучение определенному предмету влияет на развитие интеллекта в более широком смысле, значительно превосходящем пределы данного предмета».32 Он пришёл к выводу, что «главные психические [умственные] функции, задействованные в изучении различных предметов, взаимозависимы», и, таким образом, предвосхитил современное разрешение длительного противостояния в вопросе об отношениях между общими и частными факторами интеллекта. Существуют ли особые, поддающиеся измерению возможности, отвечающие, скажем, за способность к математике или чтению, которые не имеют отношения к другим репрезентативным задачам? Оказалось, что такие компоненты существуют, но они (как предсказывали Выготский и другие, в особенности Чарльз Спирмэн33) подчиняются универсальной единой способности передавать абстрактный смысл.34 Кроме того, эта универсальная способность может быть отождествлена с универсальной способностью нормального человека обучаться языкам и пользоваться ими. Поэтому происхождение этой способности вызывает всё больший интерес у современных ученых. С помощью немецкого поэта Иоганна Вольфганга фон Гете (1749–1832) Выготский выяснил, какая предпосылка лежит в любом объяснении происхождения языка с привлечением теории Дарвина. Он привел высказывание героя Гете, Фауста (человека, продавшего душу дьяволу): «В начале было дело».35 Вдумавшись в это предположение, мы сможем понять существенное научное различие между библейским и дарвиновским подходами к вопросу. Дело, деяние – это акт, намеренно совершенный разумным одушевлённым организмом, способным на произвольные движения. Мы не можем назвать деянием падение камня. Если камень свалился от толчка землетрясения или был подмыт талыми водами, его падение можно назвать «делом рук Божьих» – так говорят современные страховые компании. Но, строго говоря, все, что совершилось без какого-либо конкретного исполнителя, заранее обдумавшего план, имевшего намерение совершить действие, должно называться тем, что оно и есть на самом деле – случаем или явлением, но не деянием. Сама идея сделать нечто – то есть, совершить некое деяние – требует участия делателя. Анализ показывает, что любое намеренное действие – всегда проявление самого намерения. Хотя в некоторых случаях намерение открывается примерно в то же время, когда совершается деяние (как в момент страсти), логика свидетельствует, что намерение есть предварительное условие и в качестве такового предшествует деянию. Следовательно, с точки зрения логики деяние само по себе не может быть началом любого намеренного акта. Любой поступок требует предварительного намерения как необходимого условия для его свершения. Чтобы увидеть последствия этого вывода для теории возникновения жизни, мы должны продвинуться всего на шаг вперед. Рассмотрим природу намерения. Что это значит? Предположим, что некий обманутый влюбленный в ярости желает причинить вред сопернику, к которому ушла его возлюбленная. Какова природа этого намерения? Это еще не поступок, не деяние. Это, безусловно, не физическое действие. Намерение не станет поступком, пока обманутый бедняга не осуществит его. Если покинутый влюбленный убьет соперника или каким-либо образом навредит ему, тогда-то намерение и превратится в действие, в поступок. Но чем намерение является прежде, до совершения поступка? Логический анализ показывает, что любое намерение сделать что-либо является, с физической точки зрения, всего лишь гипотетической возможностью, но еще не действием. Это всего лишь абстрактное суждение, ассоциирующее субъект (некий обманутый влюбленный) с предикатом (хочет отомстить некоему сопернику). Само суждение описывает в своём предикате (отомстить некоему сопернику) сугубо абстрактную возможность. Разгневанный отвергнутый влюбленный может представлять себе различные способы причинения вреда сопернику; но реальный вред не будет причинён до тех пор, пока намерения не реализуются через взмах кулаком или топором, пока не будет нацелено ружье и нажат курок, или что еще может придумать оскорбленный влюбленный в качестве мести. Прежде чем человек произведет эти действия, они – всего лишь абстрактные суждения о возможном ходе событий, и существуют только в разуме человека, который обдумывает их или собирается их совершить. Реальны ли такие намерения? Выготский, Юм, Рассел и любой сторонник теории Дарвина отвечают: «Нет. Намерения, которые находятся на стадии обдумывания, но пока не осуществлены физически, еще не реальность». Такой вывод следует из утверждения, что реальны только физические, материальные события и объекты, поскольку последовательное материалистическое мировоззрение вообще исключает все метафизические (абстрактные) понятия. С другой стороны, согласно Библии (а также согласно Пирсу и Эйнштейну), следует ответить: «Да. Абстрактные идеи, продукты мышления, реальны; следовательно, намерения тоже существуют реально, вне зависимости от того, вылились ли они в явные физические действия». С точки зрения нематериалистического реализма, действия, происходящие в уме, а также все отображения имеют статус реальных. Пирс считал, что намерение или любая репрезентация – реальны, даже если мы о них не знаем в данный момент времени. Я стою на кафельном полу и держу в руке чашку кофе. Я не роняю чашку. Если я ее уроню (хотя я не собираюсь этого делать, и не сделаю), она упадет. Реален ли факт, что она упадёт? Может быть, мне стоит провести эксперимент? Разумеется, нет. Никто не сомневается в исходе подобного эксперимента. Чашка упадет на пол. По мнению Пирса, этот факт должен считаться общим и реальным. То, что может произойти, не зависит ни от каких экспериментов. Намерения, мысли и абстрактные суждения, выражаемые ими, – все они вполне реальны вне зависимости от конкретного физического события. Вспомним Нагорную проповедь, где сказано, что вожделение (Евангелие от Матфея 5:28) и неоправданный гнев (Евангелие от Матфея 5:21-22) будут осуждены так же, как прелюбодеяние и убийство соответственно. Таким образом, Библия считает мир абстрактных представлений не менее реальным, чем физический, материальный мир. И, напротив, с точки зрения Библии именно репрезентативная сторона эйнштейновского определения истины (соответствие абстрактных представлений материальным фактам) имеет большее значение по сравнению с материальной стороной. Слово было до сотворения материального мира, и пребудет вечно после того, как погибнет материальный мир. Выготский ставит поступок, действие впереди слова, чем придает физическому миру большую реальность, чем абстрактному миру мыслей. Это необходимое условие для существования дарвинизма и любой сугубо материалистической философии. Если мы, как Юм, предположим, что действительны лишь те понятия, которые мы получили напрямую из материального мира, то все, что не является очевидной частью материального мира, не будет считаться реально существующим. Более того, Дарвин (как и Юм) предполагал, что абстрактные идеи (и сам интеллект) могут исходить напрямую от материальных фактов. Но Пирс и Эйнштейн показали, что это невозможно. Это невозможно в принципе, потому что верно как раз обратное. Материальный факт не способен без вмешательства разума создать, предположить или подразумевать (все это – исключительно действия, совершаемые разумом) ни одно абстрактное понятие. Любое физическое явление или объект настолько материальны, что обнаруживают полное отсутствие какой бы то ни было абстрактности. Библейское утверждение «В начале было Слово» означает, что сила представлений намного больше, чем все материальные факты всей физической Вселенной, потому что материальные факты пространственно-временного континуума, согласно Библии, зависят от представлений. Именно абстрактные представления лежат в основе материального мира и позволяют ему существовать. В Послании к Евреям сказано: «Сей, будучи сияние славы и образ ипостаси Его, и держа все словом силы Своей...» (1:3). По Библии, материальный мир менее реален, чем лежащие в его основе представления (Книга Пророка Исайи 34:4, Откровение 6:14). Апостол Павел сказал, что «видимое временно, невидимое вечно» (Второе послание к Коринфянам 4:18). Псалмопевец Давид говорит, что физическая Вселенная «обветшает как риза» (101:27) и будет сменена. Научные идеи, в основе которых лежит библейская концепция, сильно отличаются от дарвинизма и любой другой материалистической философии. Возвращаясь к рисунку 1, мы можем назвать пропасть, лежащую между абстрактным миром репрезентаций (в частности, невидимым миром их значений) и конкретным миром (видимым и ощущаемым другими органами чувств) фактов опыта, «пропастью Эйнштейна». Сам Эйнштейн не рисовал подобной схемы, но описал этот случай с предельной четкостью: «Мы имеем привычку связывать конкретные понятия и отношения между ними (умозаключения) с конкретными чувственными ощущениями, и происходит это настолько отработанно, что мы даже и не замечаем пропасти, разделяющей мир чувственных ощущений и мир абстрактный понятий, хотя по логике эта пропасть непреодолима».36 Пирс описывал разрыв между конкретным и абстрактным ещё короче: «Разум так же непонятен, как и материя, а отношения между ними – истинная тайна».37   Способность понимать – продукт разума Удивительней всего в этой пропасти то, что люди, благодаря силе разума, неким таинственным образом способны преодолеть ее. Пирс называл процесс связывания абстрактных понятий с миром ощущений «абдукцией». Несколькими годами позже Эйнштейн писал об этой проблеме так: «Сам факт, что тотальность нашего чувственного опыта может быть упорядочена средствами мышления (задействуются понятия, создаются и применяются конкретные функциональные отношения между ними, и чувственный опыт соотносится с этими понятиями), – сам этот факт наполняет нас благоговейным трепетом, ибо мы никогда не сможем понять его. Это... настоящее чудо. Мне кажется, что невозможно объяснить, каким образом создаются и связываются понятия, и как мы соотносим их с нашими ощущениями. Единственным определяющим фактором в упорядочивании ощущений может являться положительный результат».38 Современные ученые-лингвисты просто обязаны быть чуть более оптимистичными, чем Эйнштейн, по отношению к возможности объяснить природу понятий (их семантику или абстрактные значения), установить порядок образования грамматических структур (их синтаксис) и способ связи с опытом (их прагматика). Однако, практически все современные лингвисты (а также ученые других специальностей, которые занимались этой проблемой) пришли к выводу, что концептуальная основа, лежащая в основе способности человека к пониманию вообще и овладению языком в частности, присуща человеку от рождения. Эту идею успешно отстаивал Кант, позже её разрабатывал Пирс, а затем её «удочерил» Ноам Хомски,39 о котором мы ещё поговорим подробней.   Особые врожденные способности совершенно необходимы Кант утверждал, что если бы у нас не было особых, заранее запрограммированных врожденных способностей, мы никак не могли бы испытывать чувственные ощущения. Рассмотрим, к примеру, такую на первый взгляд простую ситуацию: как бы мы увидели видимый цветовой спектр, если бы мы не обладали органами зрения особого строения, обеспечивающими различение цветов? Совершенно очевидно, что без этого наше видение мира было бы черно-белым. Кант имел в виду аспект дедуктивной необходимости. Чтобы получить некое чувственное ощущение, зависящее от способности определять понятия (например, возможности отличить ярко-алую артериальную кровь от багровой венозной, или вообще воспринимать цвета), необходимо изначально иметь предназначенную исключительно для этого систему (в данном случае цветовое зрение). Без этой системы, без способности воспринимать мир в цвете мы не сможем испытывать данное ощущение. Как можно определить оттенок крови, не имея цветового зрения (или аналогичной способности)? Но Кант, Пирс и Эйнштейн (а позже – и Хомски) пошли гораздо дальше. В отличие от Юма, который, исходя из ложных выводов, усомнился в существовании внешней реальности вообще (впоследствии этот ход мысли развил Рассел40), Кант, Пирс и Эйнштейн без колебаний предположили существование реального, физического, материального мира с определенными репрезентативными качествами. Без такого мира ни одно представление нельзя назвать истинным в любом значимом смысле этого слова. Например, какой смысл имели бы названия цветов – красный, синий, зеленый, желтый – в черно-белом мире? Хотя поначалу некоторые учёные (в том числе и Бенджамин Ли Уорф41 (Benjamin Lee Whorf) и некоторые из его последователей) считали, что поверхностные языковые формы определяют форму обозначаемых ими понятий, экспериментальные исследования показали, что это совсем не так. Мы воспринимаем цвета именно так, а не иначе, благодаря врожденной предрасположенности наших органов зрения. Вряд ли овладение тем или иным языком может как-то повлиять на зрительные ощущения. Например, у англичанина и индейца племени навахо одинаковое восприятие цвета, несмотря на то, что в английском языке и языке навахо цветовой спектр разделяется по-разному. В языке навахо нет четкого лексического различия между зеленым и синим, тогда как в английском это два разных цвета. Исследования показали, что не только англичане и навахо, но и все люди земного шара, говорящие на более чем пяти тысячах языков, видят цвета практически одинаково. Но вопрос о том, как мы обзавелись именно этими, а не иными, абстрактными понятиями, каким образом нам удаётся мгновенно связать понятие со словом, а то и другое – с фактами нашего опыта, – этот вопрос много шире и сложнее, чем рассмотрение названий цветов. Мы не учимся распознавать красный или любой другой цвет; очевидно, что в нас заранее встроена способность видеть так, как мы видим. Но последовательное исследование расскажет нам намного больше. Мы должны иметь заранее встроенные механизмы для распознавания любого типа понятий, которые мы можем в принципе ассоциировать со своим опытом. Собственно, здесь наиболее очевидна аналогия между возникновением языка и возникновением генетической системы, которая обеспечивает существование любого живого организма. Чтобы установить эту аналогию, мы совершим экскурс в молекулярную биологию, после чего продолжим исследование современной лингвистической теории. Молекулярная биология и врожденные свойства Чтобы организм был тем, что он есть, его генетическая программа (ДНК) должна в чрезвычайно точных пределах установить, что это будет за организм, и какие характерные особенности он будет иметь. Такие врожденные пределы заложены и в человека, и в макаку-резус, и в плодовую мушку, и в дрожжи, и в бактерию. Эти встроенные пределы имеются у всех видов, потому что генетически любой организм определен как представитель того или иного вида. Видоспецифические признаки организма определяются наследственной информацией ДНК, или геномом. Например, геном человека, содержит около миллиарда бит информации, однако на сегодняшний день известно использование в качестве полезной информации только 10 её процентов. У человека, как и у всех млекопитающих – два типа ДНК. Большая часть ДНК хранится в ядре клетки, и, соответственно, называется «ядерной ДНК». Этот тип ДНК человека обеспечивает образование около 10 тысяч отдельных белков, из которых построен весь организм. Другой вид ДНК, имеющийся у человека и других млекопитающих, – так называемая «митохондриальная ДНК». Эта ДНК находится только в митохондриях и, в отличие от ядерной ДНК, наследуется исключительно от матери. Она участвует в формировании всего лишь тринадцати белков, но именно эти белки играют определяющую роль в жизнедеятельности клетки, поскольку они задействованы в процессах энергетического обмена, необходимых для жизнеобеспечения. Естественно, клетка может быть только такой, какой её запрограммировал геном. Ее свойства, в некоторых пределах, зафиксированы в ДНК. Однако сложный организм – например, человек – состоит из множества клеток весьма разнообразных размеров, формы и функции. Эти клетки образуют отдельные высоко специализированные органы, железы и ткани на основе информации, закодированной в геноме, который образован в результате слияния сперматозоида и яйцеклетки. У человека возникающая таким образом зигота развивается в прекрасно сконструированный организм, состоящий из миллиардов дифференцированных клеток. Даже в развитии одноклеточного организма сложнейшая система взаимосвязанных процессов биологического выражения, определяющих форму организма, чрезвычайно сложна; что же тогда говорить о развитии человеческого зародыша, где уровень сложности возрастает на много порядков? Чтобы организм как единое целое оставался жизнеспособным на протяжении всего индивидуального развития, ДНК должна быть точно воспроизведена в каждой клетке организма. Редкость генетических нарушений и уродств свидетельствует о том, что генетическая информация практически всегда воспроизводится чрезвычайно точно, а также о маловероятности генетических ошибок, возникающих, скажем, из-за воздействия ультрафиолетового излучения или химических веществ. Кроме того, в клетке имеется система репарации («ремонта») ДНК, которая восстанавливает поврежденные участки ДНК. Но точность процесса воспроизведения ДНК связана еще с одним молекулярным «подвигом». При формировании каждого конкретного вида клеток ДНК должна быть прочитана таким образом, чтобы осуществить дифференцировку различных тканей (кость, кожа, роговица глаза и т. д.) и организовать необходимые белки в определённом порядке, – так, чтобы рука была рукой, а глаз – глазом. Следовательно, нужно не только в целости сохранить объём информации в каждой клетке, но и определить, какие именно «фразы» ДНК из миллионов «томов библиотеки», содержащихся в геноме, следует прочесть в данный момент. Важно помнить, что в каждой клетке изначально содержится не просто необходимая часть ДНК, но и весь геном. Представьте себе мастера, который должен сделать какую-то точную и сложную работу. У него есть для этого инструменты. Но работать он должен так, чтобы в нужный момент из огромного количества инструментов он сразу же, без поисков и ошибок, выбирал нужный. Инструменты берутся только в той последовательности, в которой происходит работа, ошибок, задержек быть не может, иначе вся работа пропала. Теперь представьте, что огромных коробок с разными инструментами у мастера – миллион. Участки ДНК, богатые информацией, – гены, которые кодируют белки, необходимые для построения организма, – состоят из высокоорганизованных линейных последовательностей биологических текстов сложной структуры. Для того, чтобы фабрики по производству белка в клетке (рибосомы) могли понять эти тексты, им необходима помощь особых связывающих белков, которые находят и отмечают нужные сегменты гена. Они отмечают все нужные участки гена, чтобы их нашла РНК-полимераза, которая затем осуществит транскрипцию информации из ДНК на цепь-посредник РНК, а та, в свою очередь, передаст ее на «фабрику» по производству белка. Мы упустили немало стадий, посредством которых информация, содержащаяся в ДНК, преобразуется в нужный белок. В ходе процесса преобразования генетической информации должно быть произведено множество действий (напоминающих почти дословное копирование, транскрипцию, передачу и перевод большого, сложно организованного текста). Каждый этап включает в себя сложный процесс выстраивания высокомолекулярных структур в цепочки, подобно тому, как человек ищет точное и единственное вербальное отображение. Представьте себе, что происходит при создании или переводе конкретного предложения, абзаца или текста; это напоминает поиск верного и подходящего словесного описания для фактического состояния вещей в окружающем мире. Как и точное использование языка, биологическое использование ДНК – это воистину поразительный процесс сохранения равновесия, в котором одновременно задействованы многие взаимосвязанные факторы. Лингвисту будет сложно объяснить, как человек вообще умудряется найти верное отображение любого отдельно взятого факта, даже самого простого (например – что сегодня 26 января 1993 года, и что в городе Альбукерке, штат Нью-Мексико, сейчас 21:40). Так же и биохимику будет тяжело в точности объяснить, как в нужное время в нужном месте, на нужной стадии развития данного организма производится именно этот белок. У биолога и лингвиста – схожие проблемы. Всякий раз, когда генетическая информация проходит через разные стадии передачи в сложной системе биологических процессов, пропасть Эйнштейна таинственным образом преодолевается. Такой переход происходит, например, при образовании РНК на основе матрицы ДНК. Превращение информации в белок в рибосомах тоже предполагает наличие по крайней мере одного перехода через эту пропасть. Такой переход необходим и при действии белка внутри клетки, и так далее. В конце концов, биохимик приходит к тому же удивительному выводу, что и лингвист. Для обеспечения жизнедеятельности любого организма между его компонентами должна быть установлена сложная система отношений в точных пределах. Кроме того, вопросы появления жизни и происхождения языка в основе своей связывает нечто большее, чем явная аналогия. Оказывается, геном человека должен включать основные свойства общей системы понятий, которая реализуется потом во всём разнообразии языков, причём пределы вариаций внутри этой системы очень узки. Несомненно, люди, и только люди, задуманы так, чтобы воспринимать разнообразие языковых систем, выраженное в более чем пяти тысячах языков. Следовательно, способность к речи должна быть выражена в геноме человека.     Ноам Хомски и современная теория языка Идея богатой и большей частью врождённой системы понятий, на которой основана способность человека к речи, была сформулирована Хомски следующим образом: «Скорость, с которой на определенных этапах жизни увеличивается запас слов, столь велика, а точность и сложность усваиваемых понятий столь замечательна, что следует заключить: система понятий, с которыми связывают основы лексики, каким-то образом изначально присуща человеку».42 Иными словами, система понятий не выстраивается в уме ребенка на пустом месте, она должна быть знакома ребенку еще до того, как он начинает её использовать. Вся система должна присутствовать до того, как её начнут задействовать для интерпретации чувственного опыта. Это заявление повергло в шок научную общественность, но логические доказательства и эмпирические свидетельства в его пользу оказались настолько весомыми, что Хомски смог убедить практически всех биологов, внимательно изучивших этот вопрос. Так, например, Хомски получил положительный отзыв от лауреата Нобелевской премии биолога Жака Моно, психофизиолога Антуана Даншина и молекулярного биолога Дитера Дюттинга, – и это лишь немногие из тех, кто принимал участие в дебатах по вопросам природы языка и теории Хомски и Пиаже в 1979 году, в аббатстве Ройямон, недалеко от Парижа.43 Даже самые ярые противники Хомски, такие, как всемирно известный психолог Дэвид Премак, в настоящее время склонили голову перед бесспорными свидетельствами в пользу теории врождённых идей. Позже мы увидим, что человек обладает уникальной способностью усваивать языки, и эта способность предполагает наличие абстрактной системы выражений, не имеющей аналогов в живом мире. Премак – психолог, обучавший шимпанзе Сару примитивному языку жестов. В 1982 году Премак выступил против «этноцентрических ограничений» в современной лингвистике и в защиту способности шимпанзе отображать абстрактные понятия, как это делает человек. Позже, в цикле передач «Разум» (The Mind), транслировавшихся по ВВС и WNET в 1988 году, Премак честно признал, что даже самые умные из обученных обезьян не могут говорить, как люди. Хомски также считал, что способность человека оперировать числами в принципе сходна со способностью разговаривать. Рассматривая наше «умение обращаться с системой чисел», Хомски писал: «Разумно предположить, что эта способность есть неотъемлемый компонент человеческого мышления», не свойственный другим видам.44 Так, он подчёркивал, что птиц можно научить выбирать определенное количество элементов из ряда, в котором не больше семи предметов; следовательно, у птиц нет такой способности оперировать числами, как у людей. Хомски пишет: «Понятие бесконечности – это не просто «больше» семи; так лее и язык с его бесконечным числом значащих выражений ~ это не просто «больше», чем некая конечная система символов, которым можно, потрудившись, научить другие организмы; но он и не «меньше», чем непрерывная система передачи информации, как танец у пчел. Способности оперировать системой чисел или абстрактными свойствами пространства нельзя научить. Более того, эта способность не появилась под действием «естественного отбора» в прогрессе эволюции, и, следует заметить, ничего похожего не могло наблюдаться, пока эволюция человека не достигла своей нынешней стадии».45Хомски много лет боролся против традиционной точки зрения на происхождение языка. В 1972 году, например, он возражал против дарвинистского подхода Карла Поппера: «Эволюция языка прошла несколько этапов, в частности, «низшую стадию», когда для выражения эмоций используются озвученные жесты, и «высшую стадию», когда произносимый звук используется для выражения мысли – в терминах Поппера, для описания и доказательства... но на самом деле он не определяет отношения между низшей и высшей стадиями и не предлагает механизма перехода от одной стадии к другой. ...Нет смысла считать, что через эти пропасти можно перебросить мосты. Предполагать, что имело место эволюционное развитие от «низших» стадий к «высшим» все равно, что предполагать, будто дыхание эволюционировало в ходьбу; между этими стадиями нет ничего общего».46 Хомски не изменил своей позиции и позже (см. лекции в Манагуа, 198847). Он утверждал, что способность человека к речи указывает на особые черты, отсутствующие у других видов. (Позже мы разберем, почему Хомски и большинство других ученых считают, что способность человека к речи недоступна другим видам). Вообще, Хомски так решительно критиковал традиционные подходы, что Франсин (Пенни) Паттерсон и И. Линден обвинили его в «креационистском взгляде на мир».48 Паттерсон, известный психолог из Стэнфорда, учила гориллу Коко пользоваться примитивным вариантом американского языка жестов. Легко догадаться, чем вызвано её недовольство взглядами Хомски, и почему она называет эти взгляды креационистскими. Даже говоря о других видах, Хомски всегда подчеркивает, «что самое важное для поведения организма – это его «особое предназначение».49 Мы могли бы ожидать, что Хомски сделает вывод о Творце, определившем это предназначение. Однако этого он не делает, хотя и заявляет, что «некоторые интеллектуальные достижения, такие, как овладение языком, целиком и полностью находятся в рамках биологически обусловленной способности к познанию. Мы «специально предназначены» для того, чтобы сложнейшие и интереснейшие когнитивные структуры развивались быстро и практически без нашего сознательного вмешательства».50   Могут ли человекообразные обезьяны научиться говорить по-человечески? Итак, для нашей темы первостепенное значение имеет вопрос о том, могут ли человекообразные обезьяны выучиться говорить по-человечески. В 1970-х было высказано немало доводов как за, так и против. Например, знаменитый профессор Д. Дж. Болинджер, почетный член Гарвардского университета, писал в 1975 году о паре шимпанзе, которые «достигли в освоении языка уровня четырехлетнего ребенка и... доказали, что не только люди, но и другие живые существа имеют разум, достаточный для передачи смысла и создания синтаксических структур».51 Однако Хомски отреагировал на те же данные иначе:  «Трудно представить, что какой-то другой вид, скажем, шимпанзе, имеет способность к речи, но почему-то ему никогда не приходило в голову ею воспользоваться. Не существует и сведений о том, что это биологическое чудо когда-либо имело место. Напротив, интересные исследования способности высших человекообразных обезьян постигать знаковые системы, по-моему, доказали, что прав традиционный взгляд, а именно: далее самые элементарные языковые способности лежат далеко за пределами возможностей даже самой сообразительной обезьяны».52 Мысль о том, что человекообразную обезьяну можно научить разговаривать, немедленно возникла в умах многих ученых, которые надеялись найти решающие доказательства эволюционной теории Дарвина в том, что касается родства между человеком и обезьяной. В 1925 году Роберт М. Йеркс (специалист по приматам, в честь которого позже назвали Региональный центр исследования приматов в университете Эмори, Атланта) сказал, что обезьяны «по крайней мере, могут общаться с помощью языка глухонемых».53 Вероятно, это предположение возникло на почве стойкого убеждения, что жесты определенного типа были эволюционными предшественниками речи – кстати, эта идея было широко распространена среди ученых-марксистов некогда великого Советского Союза. К мысли о том, что обезьяну можно научить языку жестов, в свое время независимо пришёл и Лев Выготский.54 Однако его рекомендации более тридцати лет оставались невостребованными.   Гуа и Вики Тем временем в тридцатые годы Уинтроп и Луелла Келлог предприняли попытку научить разговаривать самку шимпанзе, которую они назвали Гуа. Они обращались с ней так же, как со своим маленьким сыном, но Гуа так никогда и не сказала ни одного членораздельного слова, хотя, судя по всему, понимала около сотни слов. Спустя примерно десять лет, в конце сороковых – начале пятидесятых, Кейт и Кэти Хейз тоже взялись обучать шимпанзе разговаривать. Их питомицу звали Вики. Подобно Келлогам, семья Хейс воспитывала Вики так, как если бы она была их собственным ребёнком. Они утверждали, что Вики научилась говорить четыре вполне узнаваемых (хотя и не совсем чётко произносимых) слова, которые они определили как mama, papa, cup, up (мама, папа, чашка, вверх). Это достижение (четыре слова!) вкупе с предыдущими попытками скорее разрушило надежды, нежели укрепило их. Эксперимент окончился, когда в шестилетнем возрасте Вики умерла. В конце концов, ребенок в шестилетнем возрасте уже, как правило, знает несколько тысяч отдельных слов и умеет последовательно выстраивать их, в результате чего образуется (как показал Хомски) «бесконечное множество» осмысленных знаков. Ребенок способен участвовать в бесконечном числе разговоров и строить фразы, соответствующие его опыту и ощущениям. Степень овладения языком у шестилетнего ребенка такова, что никакие исследователи не смогут зафиксировать и проанализировать его языковой багаж. История с Вики практически уничтожила надежду на то, что когда-нибудь обезьяна сможет выразить свои мысли и чувства так, как это всегда делал и делает человек разумный.   Шимпанзе и Коко Позже, в 1966, две семьи, независимо друг от друга и в разных частях США, приступили к обучению шимпанзе языку жестов. Явно не будучи знакомы с рекомендациями Йеркса и Выготского, обе пары решили использовать не речь, а какую-либо из визуальных знаковых систем. Беатрис и Аллен Гарднеры учили своего шимпанзе Уошо упрошенному варианту американского языка жестов для глухих. Энн Джеймс Премак и ее муж Дэвид изобрели язык, в котором использовались специальные жетоны, прикрепляемые на обитую войлоком доску; из этих жетонов составлялись «осмысленные высказывания». За несколько лет оба шимпанзе выучили около 130 слов, которые они использовали с 80% точностью, – по крайней мере, так утверждали их учителя. Такой успех в обучении языку знаков позволил кое-кому предположить, что «несомненно.. .шимпанзе способны научиться настоящему языку».55 К середине следующего десятилетия к изучению языка приступила еще одна смышленая шимпанзе по имени Лана.56 При ее обучении использовалась другая мануальная система знаков, предполагавшая выбор определённых символов на специально приспособленной клавиатуре компьютера. Эту систему обучения языку назвали «системой Иеркса» в честь известного специалиста по приматам (кстати, исследования проходили в Центре, тоже названном в его честь). Результат обучения Ланы был примерно таким же, как и у её предшественниц. В то время как Лана проходила курс обучения, Герберт С. Террейс (Herbert Terrace) из Колумбийского университета добился финансирования еще более масштабного проекта по обучению шимпанзе, которого он достаточно ехидно назвал Ним Шимски (Nim Chimpsky – сравните с Noam Chomsky, Ноам Хомски). Террейс говорил: «Моя первая реакция на достижения Уошо, Сары, Лапы и других обезьян была очень неоднозначной... Меня взволновала возможность обретения совершенно нового способа общения с представителями других видов. Если шимпанзе могут с помощью символов сообщать об отношениях, чувствах и различных свойствах окружающего мира, значит, существует возможность общаться с ними на таком уровне, который нельзя было и представить».57Террейс поставил перед собой цель узнать, могут ли высшие обезьяны научиться синтаксису, связующему знаки. Смогут ли обезьяны употреблять знаки так же, как дети, которые легко схватывают структурные взаимоотношения между знаками и редко нарушают правила? Далее, смогут ли они использовать абстрактные знаки до некоторой степени независимо от конкретного контекста, как делает это любой ребенок? Смогут ли они абстрагироваться от сиюминутного стимулирующего контекста (например, попросить банан, если его нет поблизости, и никто только что его не приносил)? Как мы уже отмечали выше, даже Эйнштейн, физик, понимал (задолго до лингвиста Хомски), что «язык становится инструментом мышления в полном смысле слова» только тогда, когда становится независимым от сиюминутного стимулирующего воздействия. По окончании своих широкомасштабных исследований Террейс с горечью и изрядной долей скепсиса подвел итоги: «Когда Уошо делала знак «время», делала ли она это потому, что имела чувство времени, или просто выучила этот жест, чтобы просить еду, как в сочетании «время есть»? Знак «время» никогда не сопровождался у нее другими знаками, такими, как «сейчас», «позже», «раньше», «скоро» и так далее. Насколько я понимаю, даже если у Уошо и было чувство времени, то знак «время» она показывала не для того, чтобы выразить его. Скорее, она подражала учителю, который только подал ей знак «время есть». Добавить не несущий смысла знак к знаку «есть» – не значит сказать «настало время есть».58 Это – общая проблема для всех исследований, имеющих целью обучить обезьян общению с людьми. Как определить, что имеют в виду обезьяны, подавая тот или иной знак, и как отличить набор бессмысленных элементов от настоящих фраз и предложений? Например, ребенок может сказать «далеко», имея в виду «во дворе», потому что всякий раз, выходя с ним во двор, мама говорит ему: «Не убегай далеко!». В таких случаях ребенок воспринимает фразу или предложение как единое слово, в то время как для взрослого это сложная последовательность. Единственный способ выяснить истину – тщательно исследовать контекст и проверить, всегда ли данная последовательность слов используется как единый комплекс, или же его предполагаемые компоненты на самом деле входят в другие имеющие смысл сочетания. Но учителя человекообразных обезьян ничуть не были обескуражены этими противоречиями, и исследования продолжались. Но всех шимпанзе, даже самых «талантливых», затмила самка гориллы Коко. К 1978 году милашка Коко, обучаемая психологом из Стэнфордского университета Франсин (Пенни) Паттерсон, с лёгкостью превзошла все результаты своих предшественников, выучив около 375 знаков из американского языка жестов. Работали с Коко шесть с половиной лет. Хотя Роберт Йеркс предполагал, что горилла может оказаться намного умнее, чем шимпанзе, до Паттерсон никто не пытался обучать горилл, поскольку считалось, что одомашнивать их небезопасно из-за внушительных размеров и недюжинной силы. К 1981 году Паттерсон и Линден сообщили, что активный запас знаков у Коко составляет около шестисот слов (правда, она быстро забывала выученное, и приходилось постоянно напоминать ей знакомые слова). Говорили, что она умеет шутить, ругаться, спорить с учителями. Утверждали, что она курит понарошку, используя палочку, обманывает, когда ее спрашивают, кто проткнул дырки в ширме трейлера, играет в чаепитие, с удовольствием слушает детские стихи типа «Потеряли котятки перчатки» и реагирует на шутки. Паттерсон утверждала, что Коко умеет пользоваться словами, обозначающими категории времени, и способна рассуждать, что раньше считали сугубо человеческой привилегией.   Но был ли это настоящий язык? Однако результаты убедили не всех скептиков. В 1981 году Томас Э. Себеок и Джин Умикер-Себеок тщательно взвесили успехи, достигнутые шимпанзе и гориллой, и нашли их недостаточными: «Установлено, что человекообразные обезьяны могут выучить достаточно много символов. Однако отчеты вновь и вновь свидетельствуют: то, как гориллы и шимпанзе применяют новоприобретенные орудия – всего лишь жалкое подобие того, как использует их человек».59 Дэвид и Энн Премак незамедлительно отреагировали на критику: «Понятно, что люди судят предвзято, в пользу своего собственного вида, а представители других видов вынуждены совершать геркулесовы подвиги, чтобы человек признал их равными себе по способностям». Не остановившись на этом, супруги Премак заявили, что «лингвисты и все, кто изучает развитие языка, склонны преувеличивать понимание языка детьми; зато к экспериментально продемонстрированным языковым способностям шимпанзе они относятся с неизменным скептицизмом».60 Итак, полемика требовала более основательных и рациональных тестов. Встал вопрос о более точном определении свойств языковых систем человека.   Что могут и чего не могут обезьяны Практически никто не сомневался, что хорошо обученная горилла или шимпанзе имеет достаточные умственные способности, чтобы запомнить поразительно большое количество ассоциаций между реальными предметными ситуациями и тем, что можно назвать «знаковыми жетонами» (в случае с Сарой это были действительно жетоны, прикрепляемые к доске) или видимыми знаками – как у обезьян, обучаемых языку глухонемых, или в случае с клавиатурой. Например, Лану учили использовать клавиатуру, а Коко вообще стала «билингвом», то есть сначала ее учили языку жестов, а потом -работе с клавиатурой. Что могли сделать обезьяны, так это связать несколько сотен реальных ситуаций с видимыми жестами (знаками), жетонами или ударами по клавишам клавиатуры. Этот факт явно свидетельствует, что обезьяны – сообразительные и способные существа. Но важно отметить и то, чего обезьяны делать не могут. Выяснилось, что некоторые аспекты речевого поведения нормального ребенка однозначно недоступны для обезьян. Вскоре мы убедимся, что каждый из этих аспектов включает в себя использование совершенно абстрактных понятий (то есть пересечение пропасти Эйнштейна). Обезьяны абсолютно не способны вступить в мир абстрактных суждений. Они не могут отделить образы, символы от ситуаций, к которым те относятся. Таким образом, им не достичь свободы выбора, которая приходит со способностью иметь дело с воображаемыми абстрактными ситуациями (как в примере с чашкой – если я уроню чашку на пол, она разобьется, так что я не буду этого делать). От абстрактного мышления зависят и свобода воли, и моральная ответственность, как понимает их человек. Приведённый ниже список того, чего не могут делать обезьяны, отнюдь не полон, но он безусловно указывает на то, что даже самые сообразительные и «одаренные» обезьяны не научились тем особенностям языка, что без усилий даются людям; поэтому не нужно принимать желаемое за действительное.   А где же вопросы? Где грамматика? В псевдоречевом поведении обученных обезьян полностью отсутствует такой элемент, как вопросы. Они, кажется, просто не способны понять, что такое вопрос. Это странно, потому что сами по себе обезьяны – существа необычайно любопытные и никогда не упустят возможности исследовать все вокруг и испытать новые способы обращения с предметами. Даже собака, по всей вероятности, умеет спрашивать, – например, разрешения сесть в машину. Видя, что всё семейство садится в машину, она склоняет голову набок и слегка приподнимает ухо. Но обученные обезьяны никогда не задают вопросов. Когда супругов Премак спросили, почему так происходит, они ответили категорично: «Нам легче было научить Сару отвечать на вопросы».61 Уошо тоже никогда ни о чем не спрашивала; то же можно сказать о Коко, Ниме или Лане. Кроме вопросов, отсутствует и зависимость от синтаксических структур (упорядочивание знаков по определенным правилам), универсальная для всех без исключения языков, – зависимость, на которую полагаются все нормальные дети, овладевая своим первым языком. Так, дети очень рано начинают распознавать субъект – подлежащее (выраженное словосочетаниями с существительным – например, «собаки» в предложении «Собаки гонялись за котом») и предикат – сказуемое (выраженное глагольными словосочетаниями – «гонялись за котом»). Дети быстро научаются распознавать категории и границы между ними, и правильно (хотя и неосознанно) анализируют структуры в процессе их освоения и запоминания. Более того, ребенок быстро начинает ориентироваться в показателях числа существительного (одна собака – много собак). Дети отмечают время и вид глагола. Например, сказуемое в предложении «Собаки все время гоняются за котом» имеет форму настоящего времени, можно еще отметить множественное число и несовершенный вид. Если бы сказуемое было «загнали кота на дерево», тогда бы мы говорили о прошедшем времени и совершенном виде глагола. И совсем другая форма глагола была бы в предложении «Собаки будут гоняться за котом».   Структурная зависимость Ноам Хомски называет этот общий синтаксический аспект языковых систем принципом «структурной зависимости». Например, как ребенок, говорящий по-английски, отличает глаголы от существительных? Или, если рассмотреть более абстрактную проблему, откуда ребенок знает, как построить даже самый простой вопрос? Представим себе собаку, которая выглядит так, будто вот-вот укусит. Ребенок может предположить: The dog is (or might be) mean. (Собака (может быть) злая.) Если рядом есть взрослый или кто-нибудь, кто знает эту собаку, ребенок спросит его: Is the dog mean? (Собака злая?) Откуда ребенок знает, что вопрос строится именно так? Грамматическое правило, которое может неосознанно применить ребенок – найти, где в предложении первый раз встречается глагол is (can, will, might, could) и затем поставить его перед подлежащим, существительным the dog. В результате использованное правило поможет сформировать правильный вопрос: Is the dog mean? Но это правило не работает, если утвердительное предложение, которое нужно перестроить в вопрос, имеет более сложную структуру. Например: The dog that is chasing the neighbor’s husband up a eucalyptus tree is (or looks to be) fairly mean. (Собака, загоняющая мужа соседки на эвкалиптовое дерево, (наверное) очень зла.) В этой ситуации ребенок спросит взрослого: Is the dog that is chasing the neighbors husband up a eucalyptus tree fairly mean? (Собака, загоняющая мужа соседки на эвкалиптовое дерево, очень злая?) Применяя правило, рассмотренное в первом вопросе (первое появление глагола is), ребенок должен был бы построить вопрос несколько по-другому: Is the dog that chasing the neighbors husband up a eucalyptus tree is fairly mean? Это явно идет вразрез со всеми правилами грамматики, но ребенок никогда так и не скажет! Естественно, что ребенок, который овладевает английским или любым другим языком, не перебирает все возможные варианты построения грамматической структуры; очевидно, что он просто откуда-то заранее знает, как это сделать правильно. Иначе, как показал Хомски, невозможно объяснить скорость и точность решения грамматических проблем (многие из которых намного сложнее той, что мы сейчас разобрали). Все нормальные дети правильно решают эти задачи, вне зависимости от языка, который они осваивают. Дети, видимо, выбирают возможные варианты построения грамматических структур, встречающихся в языках народов мира, заранее отбросив неподходящие комбинации. Более того, любой ребенок, говоря на любом из пяти с небольшим тысяч языков мира, может совершить этот удивительный подвиг после трех-пяти лет опыта речи, имея относительно скудные данные. Любой нормальный ребенок может выучить любой язык, если для этого есть соответствующая языковая среда. Обезьяны не делают ничего даже отдаленно похожего. Они не следуют никаким принципам структурной зависимости; нет никаких свидетельств о том, что они вообще способны различать грамматические категории – они даже не отличают глаголов от существительных. Герберт Террейс объясняет, насколько различаются грамматический прогресс ребенка и «сцепленные ответы», которые заучивают обезьяны после многократных повторений. Представьте себе, говорит Террейс, что голубя научили клевать в определенном порядке разноцветные клавиши: сначала зеленую, потом белую, потом красную, потом синюю. Затем на клавишах написали: ПОЖАЛУЙСТА, ДАЙТЕ, МНЕ, ЗЕРНА. И птица, нажимая на привычные клавиши, составила фразу. Можно ли считать это актом речевого поведения?   Прагматическая рекурсия Принцип прагматической рекурсии близок к принципу структурной зависимости. Этот принцип можно объяснить так: способность разговаривать о разговоре о разговоре. Любой ребенок это делает запросто. Дети в возрасте пяти-шести лет очень любят обсуждать, кто что кому сказал, и что он имел при этом в виду. Даже дети помладше понимают шутки вроде: «Мы собрались вечером у костра, и кто-то сказал: «Давайте рассказывать истории!», а кто-то другой начал рассказывать такую историю: «Мы собрались вечером у костра, и кто-то сказал...» и так далее. Возможность использования лингвистических форм, которые относятся к другим лингвистическим формам, которые, в свою очередь, относятся к другим лингвистическим формам, и так до бесконечности, – это то, что понятно и близко любому ребенку. Но ни одна обезьяна не способна рассказать о рассказанном. Не говорит же Коко: «Пенни, почему ты так говоришь? Ты сказала, что это называется «дерево», но ведь на самом деле это дом!» Коко никогда не спорит о значении знаков и жестов или их применении, а ребенок делает это постоянно. Ребенок с удовольствием согласился бы, чтобы «история вокруг костра» продолжалась до бесконечности. Откуда берется такое знание? Оно не может происходить из опыта, потому что никто никогда не слышал или не рассказывал историю, которая бы длилась вечно. Такое понимание должно быть врожденным; его невозможно выучить посредством повторений, сколько бы их ни было. И все же любой пяти-шестилетний ребёнок прекрасно понимает стандартную концовку сказки: «И жили они долго и счастливо целую вечность».   Бесконечно растущий словарный запас Между языковыми возможностями человека и обезьяны есть много и других различий, но мы рассмотрим ещё только одно. Ребенок быстро набирает богатый и разнообразный запас слов, который постоянно расширяется, в том числе и за счет разных комбинаций слов, словообразования. Словарный состав языка ребенка может охватить не только все возможные понятийные обстоятельства, но и такие понятия, которые и представить-то достаточно сложно: квадратный круг, бесконечная песня, волшебная мысль с голубыми железными крылышками и т. д. Более того, в случае с обученными обезьянами точность использования знаков – 80%, тогда как ребенок, даже если он совершенно захвачен игрой, очень редко неправильно, не к месту применяет знак. Лингвистическая деятельность ребенка чрезвычайно тонка и намного точнее соответствует ситуации, чем «вербальное поведение» обученных обезьян, неспособных воспринять даже общие понятия о размерах, чтобы можно было сравнивать величины предметов. Действия ребёнка и обезьян отличаются друг от друга, как кукареканье петуха на рассвете от серьезного разговора мужчины и женщины, обсуждающих планы на день. Сказать, что примитивный крик некоего животного был первым шагом к зарождению языка – все равно, что сказать: первое животное, вскарабкавшееся на дерево, сделало решающий шаг к освоению космоса.   Итоги и заключение Мы рассмотрели с научной точки зрения человеческую способность к речи и увидели, насколько тесно связан язык со способностью человеческого разума к абстрактному мышлению. Мы узнали, что сложные и четкие структуры языка отражены в организации биологических знаковых систем в соответствии с информацией, закодированной в ДНК. Мы последовательно доказали, что никакой сугубо материалистический процесс не мог создать язык. Логическая пропасть, разделяющая мышление от материи, – непреодолимый барьер для любого материалистического взгляда. Если говорить в терминах Пирса и Эйнштейна, пропасть, описанная ими, может быть преодолена только благодаря вмешательству поистине трансцендентного Разума, – к этому выводу пришли оба. Человек имеет, мягко говоря, смутное понятие о вечном и бесконечном мире за гранью пространственно-временной Вселенной. Простой, заурядный выбор человека (уронить чашку или нет) безусловно указывает на наше приближение к вечной истине, не нуждающейся в физическом выражении. Подумаем о действии, о котором размышляли, но не совершили, и последствиях этого действия, которые могли произойти, но не произошли. Мы знаем, что случилось бы, если бы чашку уронили, и это доказывает, что нам доступен вечный мир абстрактных понятий, который не менее реален, чем тот, в котором мы обитаем. Он так же реален, как тот факт, что если бы я все же уронил чашку, она бы упала на пол. Мы, люди, с помощью языка и речи можем не только удивительно точно описывать материальный мир вокруг нас, но и с легкостью преодолевать пределы пространственно-временного мира, чтобы выразить мысли, затрагивающие невидимую вечность абстрактных идей. Этот невидимый вечный мир доступен нам благодаря дару речи. Хотя мы вовсе не всеведущие, не вездесущие, не всесильные, но, благодаря силе, данной нам через дар языка, мы, несомненно, можем осознать все эти понятия и тем самым доказать, что язык не мог эволюционировать в пределах любого конечного периода времени. Язык, который необходим для представления и передачи абстрактных понятий, явно предшествовал опыту и не мог быть следствием его накопления. Весь опыт, все ощущения конечны и частны (они возникают в определенной точке пространства и времени). Предположим, я все же уронил чашку, и она упала. Это будет одиночное, частное событие. Но наше понимание этого события, как и все остальные понятия и представления, будет иметь общий характер. Понятие можно применить с одинаковым успехом к любому подобному событию. Таким образом, понятие затрагивает бесконечное количество нереализованных возможностей. Даже если все эры пространственно-временного мира умножить на бесконечность, все равно нельзя будет с помощью материального мира объяснить те абстрактные понятия, которыми человек с легкостью оперирует благодаря дару речи. Количество времени, пространства, материи и энергии, существующей в мире, даже точный характер физических механизмов наблюдаемого нами пространственно-временного континуума, – всё это не имеет никакого отношения к теме возникновения абстрактной и бесконечной языковой способности человека. Самое удивительное и до сих пор не объяснённое свойство этой способности заключается в том, что она дает нам возможность шагнуть за пределы времени и пространства. Мы не можем видеть вечный мир, в который мы входим с помощью языка и речи, но отрицать его существование было бы так же глупо, как отрицать элементарную возможность выбора. Например, отрицать реальность той дороги, по которой мы не пошли (или чашки, которую не уронили). Или утверждать, будто любая реальность, касающаяся гипотетической возможности, должна обязательно быть воплощена физически. Это тоже абсурдно. Чашка всё ещё здесь, передо мной, ее никто не ронял, и поэтому она осталась целой. Если считать реальностью любую альтернативу, мы должны признать, что отклоненный вариант так же реален, как и принятый, хотя ни один из вариантов не имел физического воплощения до того, как выбор состоялся. В противном случае не существовало бы реального выбора между вариантами: бросать чашку или нет. Мы и сейчас можем доказать, что существует альтернатива – мы бросим чашку, и она разобьется. Но мы выбираем другой вариант. Мы не будем её ронять, потому что нам не нужно доказательств. Итак, мы дошли до заключительного вопроса, до того, с чего мы начали наш разговор: «По чьему образу?» Представьте, что вы – судья, и что только ваше слово, сказанное вами по вашей воле, решит дело. Каков будет ваш приговор?   Литература 1Charles Darwin, The Descent of Man, 2nd ed. (New York: D. Appleton, 1874), p. 87. 2Там же, р. 88. 3Там же, р. 87. 4Там же, р. 88. 5Там же, р. 86. 6См. Брэдли и Тэкстон (Bradley and Thaxton) в пятой главе данного издания и Charles В. Thaxton, Walter L. Bradley and Roger L. Olsen, The Mystery of Life’s Origin: Reassessing Current Theories (Dallas: Lewis and Stanley, 1992). 7Cм. Michael Denton, Evolution: A Theory in Crisis (Bethesda, Md.: Adler and Adler, 1986). 8Alfred Binet, "New Investigations upon the Measure of the Intellectual Level Among School Children", L Annee Psychologique 11 (1911): 186; rpt. in Alfred Binet and Theodore Simon, Tlie Development oflntelligence in Children (the Binet-Simon Scale), trans. Elizabeth Kite (Baltimore, Md.: Williams and Wilkins, 1916). 9Ernest Nagel, "Charles Sanders Peirce: A Prodigious but Little Known American Philosopher", Scientific American 200 (1959): 185. 10Edward C. Moore, introduction to Charles S. Peirce, Writings of Charles S. Peirce: A Chronological Edition, vol. 2, ed. Edward С. Moore et al. (Indianapolis: Indiana University Press, 1984), p. xi. 11Charles S. Peirce, Collected Papers of С.S. Peirce, ed. Charles Hartshorne and Paul Weiss, 8 vols. (Cambridge, Mass.: Belknap/Harvard University Press, 1931 – 1958), 1:128. 12Peirce, Writings of Charles S. Peirce, 2:1. 13C.I. Lewis, цит. пo: Nathan Houser, introduction to Peirce, Writings of Charles S. Peirce: A Chronological Edition, vol. 4, ed. Christian J. W. Kloesel et al. (Indianapolis: Indiana University Press, 1986), p. 21. 14John Horgan, "Free Radical: A Word or Two About Linguist Noam Chomsky", Scientific American 262 (May 1990): 40-44. 15Noam A. Chomsky, Language and Responsibility: Based on Conversation with Mitsou Ronat, trans. John Viertel (New York: Pantheon, 1979), p. 71. 16Moore, introduction to Writings of Charles S. Peirce, 2:xxv. 17C.K. Ogden and I. A. Richards, eds., The Meaning of Meaning (New York: Harcourt, Brace, 1949), p. 279. 18Denton, Evolution; Dmitri Kouznetsov, "Modern Concepts of Species: Do We Come Back to Fixism?" CENTech Journal 5, no. 2 (1990). 19Albert Einstein, "Physics and Reality", in Out of My Later Years (Secaucus, N.J.: Citadel, 1936), p. 60. 20CollectedPapers, 6:344. 21Albert Einstein, "Remarks on Russel’s Theory of Knowledge", in The Philosophy of Bertrand Russel, ed. Paul Arthur Schilpp (New York: Tudor, 1944), p. 289. 22Там же. 23 Albert Einstein. "The Common Language of Science", in Out of My Later Years (Secaucus, N.J.: Citadel, 1956), p. 111. 24Тамже, pp. 111-12. 25John W. Oiler Jr., "Semiotic Theory and Language Acquisition", in Georgetown University Round Table on Languages and Linguistics 1990, ed. James E. Alatis (Washington, D.C.: Georgetown University Press, 1990). 26См. в особенности Writings of С.S. Peiive: A Chronological Edition, vol. 1, ed. Max H. Fisch et al. (Indianapolis: Indiana University Press, 1982), and vol. 2, ed. Edward С. Moore et al. (1984). См. тж. Collected Papers of С.S. Peirce, vols. 1 – 6, ed. Charles Hartshorne and Paul Weiss (Cambridge, Mass.: Belknap/Harvard University Press, 1931 – 1935), and vols. 7-8, ed. A. W. Burks (1958); and John W. Oiler Jr., "Reasons Why Some Methods Work", in Methods That Work: Ideas for Literacy and Language Teachers (Boston, Mass.: Heinle and Heinle, 1993). 27Einstein, "Common Language", p. 112. 28Jean Piaget, The Psychology oflntelligence (London: Routledge and Paul, 1950), pp. 158-59. 29Cм. Sherman Wilcox, ed., Academic Acceptance of American Sign Language, special edition of Sign Language Studies 59 (1988). 30Jean Piaget, "Comments on Vygotsky’s Critical Remarks", in L. S. Vygotsky, Thought and Language, trans. E. Hanfrnann and G. Vakar (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1962), p. xix. Оригинальное издание работы Выготского на русском языке опубликовано в 1934. 31Vygotsky, Thought and Language, p. 97. 32Там же, р. 102. 33Charles E. Spearman, "‘General Intelligence’ Objectively Determined and Measured", American Journal of Psychology 15 (1904): 201 -93. 34Cm. John W. Oiler Jr., "Language as Intelligence?" Language Learning 31 (1981): 461 - 92; John W. Oiler Jr.. "Some Working Ideas for Language Teachers", in Methods That Work: A Smorgasbord of Ideas for Language Teachers, ed. John W. Oiler Jr. and Patricia Richard-Amato (Rowley, Mass.: Newbury House, 1983); and John W. Oiler Jr., Steven Chesarek and J. Robert Scott, Language and Bilingualism: More Tests of Tests (Cranbury, N.J.: Associated University Presses, 1991). 35Vygotsky, Thought and Language, p. 153. 36Einstein, "Remarks on Russell’s Theory", p. 287. 37Collected Papers of С.S. Peirce, 1:47. 38Einstein, "Physics and Reality", pp. 61-62. 39См. в особенности Noam A. Chomsky, Cartesian Linguistics: A Chapter in the History of Rationalist Thought (New York: Harper & Row, 1966). 40Bertrand Russel, Human Knowledge: Its Scope and Limits (New York: Simon and Schuster, 1948). 41Benjamin Lee Whorf, Language, Thought and Reality: Selected Writings (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1956). 42Noam A. Chomsky, Rules and Representations (New York: Columbia University Press, 1978), p. 139. 43Cм. Massino Piatelli-Palmarini, ed.. Language and Learning: The Debate Between Jean Piaget and Noam Chomsky (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1980). 44Chomsky, Rules and Representations, p. 38. 45Там же, pp. 38-39. 46Noam A. Chomsky, Language and Mind (New York: Harcourt, 1972), p. 68. 47Noam A. Chomsky, Language and Problems of Knowledge: The Managua Lectures (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1988). 48Francine Patterson and E. Linden, The Education ofKoko (New York: Holt, 1981), p. 204. 49Chomsky, Language and Problems, p. 149. 50Noam A. Chomsky, Reflections on Language (New York: Pantheon, 1975), p. 27. 51Dwight L. Bolinger, Aspects of Language (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1975). Ссылка на ту же работу, опубликованную в репринтном издании в Language: Introductory Readings, ed. Virginia P. Clark, Paul A. Eschholz and Alfred F. Rosa, 3rd ed. (New York: St. Martin’s, 1981), p. 29. 52Chomsky, Rules and Representations, p. 239. 53Цит. по: Duane M. Rumbaugh, Language Learning bv a Chimpanzee: The Lana Project (New York: Academic, 1977), p. 29. 54Vygotsky, Thought and Language, p. 38. 55Claire Russel and W. M. S. Russel, "Language and Animal Signals" (1971) inLanguage: Introductory Readings, ed. Virginia P. Clark, Paul A. Eschholz and Alfred F. Rosa, 3rd ed. (New York: St. Martin’s, 1981), p. 233. 56Rumbaugh, Language Learning by a Chimpanzee. "Herbert S. Terrace, Nim: A Chimpanzee Who Learned Sign Language (New York: Knopf, 1981), pp. 247-48. 58Там же, р. 248. 59Thomas A. Sebeok and Jean Umiker-Sebeok, eds., Speaking of Apes: A Critical Anthology of Two-Way Communication with Man (New York: Plenum, 1981), p. 272. 60Ann James Premack and David Premack, "Teaching Language to an Ape", in Human Communication: Language and Its Psychological Bases, ed. William S. Y. Wang (San Francisco: W. H. Freeman, 1982), p. 33. 61Там же, р. 27. Книги и т.п.: Binet, Alfred. "New Investigations upon the Measure of the Intellectual Level Among School Children." L ‘Annee Psychologique 11 (1911): 145-201. Reprinted in Binei, Alfred, and Theodore Simon. The Development a/Intelligence in Children (the Binet-Simon Scale). Translated by Elizabeth Kite. Baltimore, Md.: Williams and Wilkins, 1916. _____. The Psychic Life of Micro-organisms. Chicago: Open Court, 1888. Bolinger, Dwight L Aspects of Language. New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1975. Chomsky. Noam A. Cartesian Linguistics: A Chapter in the History of Rationalist Thought. New York: Harper & Row, 1966. ______. Language and Mind. New York: Harcourt, 1972. ______.Language and Problems of Knowledge: The Managua Lectures. Cambridge. Mass.: MIT Press, 1988. ______.Language andResponsibility: Based on Conversations with MitsouRonat. Translated by John VierteL New York: Pantheon, 1979. ______. Rules and Representations. New York: Columbia University Press, 1978. Clark, Virginia P.. Paul A, Eschholz and Alfred F. Rosa, eds. Language: Introductory Readings. 3rd ed. New York: St. Martin’s, 1981. Darwin, Charles. The Descent of Man. 2nd ed. New York: D. Appleton, 1874. Denton, Michael. Evolution: A Theory in Crisis. Bethesda, Md.: Adler and Adler, 1986. Einstein, Albert. "Physics and Reality" (1936) and "The Common Language of Science" (1941). Out of My Later Years. Secaucus, N.J.: Citadel, 1936. Also in Language and Experience: Classic Pragmatism. Edited by John W. Oiler Jr. Lanham, Md.: University Press of America, 1989. ______. "Remarks on Russell"s theory of knowledge." In The Philosophy of Bertrand Russell, ed. Paul Arthur Schilpp. New York: Tudor, 1944. Also in Language and Experience: Classic Pragmatism Edited by John W. Oiler Jr. Lanham, Md.: University Press of America, 1989. Horgan, John. "Free Radical: A Word or Two About Linguist Noam Chomsky." Scientific American 262 (May 1990): 40-44. Kouznetsov, Dmitri A. "‘Modem Concepts of Species: Do We Come Back to Fixism?" CENTech Journal 5, no. 2 (1991). Nagel, Ernest ‘Charles Sanders Peirce: A Prodigious but Little Known American Philosopher." Scientific American 200 (1959): 185-92. Ogden, С. К., and I. A. Richards, eds. The Meaning of Meaning. New York: Harcourt Brace. 1949. Oiler. John W.. Jr. "Language as Intelligence?" Language Learning 31(1981 ):465-92. _____. "Reasons Why Some Methods Work." In Methods That Work. 2nd ed. Edited by John W. Oiler Jr. Boston: Heinle and Heinle, 1993. _____. "Semiotic Theory and Language Acquisition.   In Georgetown University Round Table on Languages and Linguistics 1990. Edited by James E. Alaris. Washington, D.C.: Georgetown University, 1990. _____. "Some Working Ideas for Language Teaching." inMethods That Work: A Smorgasbord of Ideas for Language Teachers. Edited by John W Oiler Jr. and Patricia Richard- Amato. Rowley, Mass.: Newbury House, 1983. Oiler. John W.. Jr., ed. Language and Experience: Classic Pragmatism. Lanham, Md.: University Press of America, 1989. Oiler, John W., Jr., Steven Chesarek and J. Robert Scott. Language andBilingualism: More Tests of Tests. Cranbury, NJ.: Associated University Presses, 1991. Patterson, Francine. "Conversations with a Gorilla." National Geographic 154 (1978): 438-65. Patterson, Francine, and E. Linden. The Education ofKoko. New York: Holt, 1981. Peirce, Charles S. Collected Papers of С.S. Peirce. Vols. 1-6, edited by Charles Hartshome and Paul Weiss; vols. 7-8, edited by A. W. Burks. Cambridge, Mass.: Belknap/ Harvard University Press. 1935 – 58. _____. Writings of С.S. Peirce: A Chronological Edition. Vol. 1, edited by Max H. Fisch et al.; vol. 2, edited by Edward С. Moore et al. Indianapolis; Indiana University Press. 1982- 84. PiatelH-Palmarinu Massimo, ed. Language and Learning: The Debate Between Jean Piaget and Noam Chomsky. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1980.Premack, Ann James, and David Premack. "Teaching Language to an Ape." In Hitman Communication: Language and Its Psychobiological Bases. Edited by William S. Y. Wang. San Francisco: W. H. Freeman, 1982. Rumbaugh, Duane M. Language Learning bv a Chimpanzee: The Lana Project. NewYork: Academic, 1977. Russell, Bertrand. Human Knowledge: Its Scope and Limits. New York: Simon and Schuster, 1948. Russell, Claire, and W. M. S. Russell. "Language and Animal Signals" (1971). inLanguage: Introductory Readings. 3rd ed. Edited by Virginia P. Clark, Paul A. Eschholz and Alfred F. Rosa. New York: St Martin’s, 1981. Sebeok, Thomas A., and Jean Umiker-Sebeok. eds. Speaking of Apes: A Critical Anthology of two-Way Communication with Man. New York: Plenum, 1980. Spearman, Charles E. "‘General Intelligence’ Objectively Determined and Measured." American Journal of Psychology 15 (1904): 201-93.  Terrace. Herbert S. Nim: A Chimpanzee Who Learned Sign Language. New York: Knopf, 1981. Thaxton, Charles В., Walter L Bradley and Roger L Olsen. The Mystery of Life’s Origin. 1984; rpt Dallas: Lewis and Stanley, 1992. Vygotsky, Lev Semenovich. Thought and Language (1934). Translated by E. Hanfmann and G. Vakar. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1962. Wang, William S. Y. ed. Human Communication: Language and Its Psychobiological Bases. San Francisco: W. H. Freeman, 1982. Whorf, Benjamin Lee. Language, Thought and Reality: Selected Writings. Cambridge. Mass.: MIT Press. 1956. Wilcox, Sherman, ed. Academic Acceptance of American Sign Language. Special issue of Sign Language Studies 59 (1988).