Алексей Милюков. Чувство меры. Книга стихов.

ТЕМ ЖЕ УТРОМ

Я со стекла росу сотру,

К сырой притронусь раме.

Встречаться лучше поутру,

Прощаться – вечерами.

Гляди: сквозь щели этих рам,

Через эпох безбрежность,

Само Начало мира нам

Свою доносит свежесть.

И как тысячелетий сто

Назад, – всё так же хрупко.

Всё чистым кажется листом,

Готовым для поступков.

* * *

ДНИ ОБРАЩЕНИЙ

Наш мир состоит из сцеплений,

Крючков, перфораций, цепочек.

Натужишь, ослабишь ли звенья –

Всё сдвинется, станет неточным.

Не верьте, когда вам расскажут

О нашем ничтожестве бренном.

Ведь ахнут миры, если даже

Дитя ушибётся коленом.

Нам звёзды лишь дар.

И душа их –

В деревьях, кибитках и лужах.

И Пушкин опять уезжает,

Простившись, в февральскую стужу.

Не физика правит Вселенной.

Грачи далеко. Это значит

Вернутся они непременно,

Как лучшие дни, как удача.

Часы и чугунная гирька

Хранят всё, что в будущем выйдет.

Всё будет. Мы станем другими,

Какими никто нас не видел.

Так нынче хранит моя кожа

Волненье грядущей премьеры.

Любое грядущее можно

Явить уже силой примера.

Есть люди, что бед не минуя,

Собою всех ближних возвысят.

Не стоило б жить и минуты,

Когда бы не их бескорыстье.

* * *

ЗАБЕГАЯ ВПЕРЁД

Под Рождество составлен вечер

Из ожиданья и волненья,

Как будто нас готовит к речи

И обостряет слух и зренье.

И всё весомо до предела:

Пятиэтажный быт окраин,

Мерцание сугробов белых,

Котельные, звонки, трамваи.

Но лишь из переулков мелких

Мы на проспект выходим к свету,

Горит медовая Смоленка

В потоке фар, в сплетенье веток.

Как в ослепившем всё салюте,

В огнях оранжевых и жёлтых

Слышны гудки, проходят люди,

И снег ботинками изжёван.

И в этом царстве, в этом свете

Нахлынет странное: «И мне бы...»

Я здесь всегда был лишь свидетель,

А вхож сюда ни разу не был.

Не потому, что прочих плоше,

Но, ожиданьям веря старым,

Я видел в этом свете больше,

Чем просто свет, витрины, фары.

И нынче, праздник наш отметив,

Уже в тепле, на кухне сидя,

В ключе двадцатого столетья

Я опишу всё то, что видел.

Что ветром сдуло, морем смыло.

Какие нам встречались люди.

Я расскажу, что с нами было

И больше уж ни с кем не будет.

* * *

МАГНИТ

В изостудии гулко и пусто.

Я пришёл отогреться в тепле.

Только неба клочок в полукруглом окне,

Только пыль на гомеровом бюсте.

Вьюга режет полёт о консоли,

Их купая в фонарных лучах.

Я устал. До отъезда ещё целый час.

Вот и кончились эти гастроли.

А пока попрощаться. Отсюда,

Из уже полюбившихся стен,

Забирает нас ветер больших перемен.

Эта тяга – не наша причуда.

Правит только любовь притяженьем

К мастерам, к правоте их задач.

От отдачи себя, что не ведает сдач,

Совершается это движенье

* * *

В ВАШИХ ДОМАХ

Я до безумия, как бес,

Любил задержки и оттяжки.

Ещё не выпито полчашки,

Пора идти, но – шарф исчез.

И против воли выносил

Меня подъезд в метель крутую.

Дорогу выберу другую,

Ещё успею на такси.

Как неохота уходить,

Не подобрав всему названья.

Знакомство наше – расставанье,

Несложно это уловить.

Опять от привкуса золы,

От окон, без меня горящих,

Потянет чем-то настоящим,

Всем небывалым и былым.

Тем, что в чужих руках – курьёз,

Что вечно рядом, да по кругу.

С чем переходит лишь в разлуку

Знакомство первое всерьёз.

* * *

Эти дни, когда дела

Нас в деревню отпустили,

Эти дни, когда зима

Подкатила в самой силе,

Печь топили, а дрова

То трещали, то чадили,

Эти дни ещё сполна

И сейчас не наступили.

Эти дни придут потом

В разговорах, обсужденьях,

В посиделках за столом,

В будущих стихотвореньях.

Так дорогою назад

С юга, где играли волны,

Люди всё ещё шумят,

Но уже грустя невольно.

И вернувшись из больших

Странствий, сразу без заминки,

Как бы восполняя их,

Жадно смотрят фотоснимки.

* * *

ИЮНЬ И ВСЁ СНАЧАЛА

Как круто заварен июнь на событьях!

На взятье позиций, игре, многоточьях.

К язычеству древнему тянутся нити.

«Корсаровой» кодой закручены ночи.

Как странно утраченных дней обретенье!

Вокзалов, путей прошлогодних, бедовых.

Ночные прогулки, фонарные тени.

Я к ним приплюсую названия новых.

И с их замираньем табло мне отщёлкнет

Мой номер платформы, ненужное скинет.

Запахнет коньячной травой и щебёнкой,

И старенькой дачей, где ждёт меня спиннинг.

Салатом с укропом и тёткиным пивом,

Смолою и ульем, гудящим нещадно.

Залог небывалого прячет крапива,

И сад от клубники сгорает без чада.

Июнь на качелях звенит, как монисто,

Атака дождя в третий раз захлебнулась.

И девочка, мимо идущая быстро,

Смеясь надо мною, у лужи разулась.

Мне хочется с нею, таким же разутым

В июнь заходить, наплевав на приличья,

Где можно не спать, колобродить под утро,

Пока не споткнёшься на шве половичном.

* * *

ДУША

У человека есть душа.

И кто бы что ни говорил,

Она – свеча. Горящий шар.

Прозрачный, зыбкий стеарин.

Сквозь наледь стёкол видна огнём

Она на праздничный манер.

Но стрелки тронь – и упорхнёт

Через проталину в окне.

Шутом, напялившим колпак,

В клею, в фольге мелькнёт на миг.

И, попадая вальсу в такт,

С другими носится людьми.

Пройдёт сквозь пальцы, и потом

За мною ходит по пятам.

И всё, добытое с трудом,

Отдать грозится за пятак.

И мне поёт всё ту же песнь,

Что жизнь, как воздух, хороша.

Что повод радоваться есть,

Что фраза – вздор, работа – шаг.

Что вся тоска чужой души,

Невыплаканность слёз и строк

Её к себе зовёт пожить,

И лишь оттягивает срок.

И стигматическим лучом

Она сроднит две глубины.

Создаст в динамиках щелчок,

И вновь летит к мирам иным

* * *

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ

Московская девочка гостьей нежданной –

Уже не из наших, как будто с витрины,

Прошла по деревне, и с лёгкостью странной

Мой мир разделила на две половины.

На ней оборвалась эпоха избушек,

Вещей, никогда не менявшихся прежде,

Кустов бузины, дров, прудов и конюшен.

Хоть дело не в девочке и не в одежде.

Ах, жаркие дни, кроны лип, светотени,

Ограды церквей, окон утренних влага.

Вдруг кончилось в этом моё растворенье.

Я поодаль встал. Я едва не заплакал.

Высотки и краны усеяли поле.

Их трудно убрать. Эти стройки – потери.

Прудов и конюшен самих нет уж боле,

И мне всё труднее в возврат их поверить.

Но как завершались корытом убогим

Старухины на дармовщинку капризы,

Так всё, с чего начато было в дороге,

Ещё впереди поджидает сюрпризом.

И этого червь никакой не подточит:

Однажды родившихся смерть не коснётся.

И что её сроки, раз жизнь не отсрочить?

Нас не было – стали. Не будет – вернёмся.

Избушка и печка, ушедшие тени,

Нас помнят отныне всё лучше и лучше.

Забвением пахнут лишь приобретенья,

Но каждый своё по потере получит.

И те возвращенья, грядущие встречи –

Не прихоти в детство впадающих старцев.

И меньше всего на индусские речи

Походит печаль травянистого царства.

Тут только – что было. Реальными днями

Вернётся к оставшемуся у корыта.

Ещё предстоит нам знакомство с друзьями,

Которые были, но были забыты.

И девочка явится. И улыбнётся

В классический, пахнущий клевером, вечер.

Но наше знакомство отсрочить придётся

Ещё для грядущей, заоблачной встречи.

Ты вся – ожиданье. Ты время тревожишь

И хочешь печаль свою выразить словом.

Ты воспоминанье о будущем тоже

Как будто вытягиваешь из былого.

* * *

В ОБЛАКАХ

Ещё ты телом мчишься по земле,

А взгляд уж с баллистическим размахом

Толкнулся с плит, отбросил ближний лес,

Догнал фабричный дым, борясь со страхом.

Цепочка гор, как мятая фольга.

И пашен лоскутки, стальные лужи.

Всё удаляется ещё, уходит глубже,

Проглочен вдох – и оглушает гам.

Пока сухого геометра класс,

Как в ватмане, открыт в равнинах плоских,

Я различаю нити автотрасс,

Карандаша и циркуля наброски.

Но вскоре цепью ватных облаков

Я окружён, как будто берегами,

Которые былых материков

В глубинах вод покой оберегают.

Лишь клочья дыма, как обрывки сна,

Как пузыри неведомых дыханий,

Всплывают с потревоженного дна,

Ничем не разгласив его преданий.

И тело, перевесом над душой

Пугая, словно довод иноверца,

Всей кожей вспомнит, как библейский Ной

Над гладью вод сжимал рукою сердце.

* * *

БАЛЕТНЫЙ СПЕКТАКЛЬ «СОТВОРЕНИЕ МИРА»

В КУРОРТНОМ ГОРОДЕ СОЧИ В ИЮЛЕ 1983 ГОДА

В краю, где пляж и волн разбег,

Где тир и бар, а там – скандал,

На голой сцене человек

Впервые этот мир застал.

В дюралевых каркасах здесь,

В сквозных пролётах галерей

Погашен Сочи разом, весь,

С набором всех его страстей.

И чудится: а вдруг отсчёт

Всему иначе будет дан?

Пока весь мир в руках ещё,

Покуда налегке Адам?

Ах, все начала налегке!

Ещё в эдемовых садах,

Он дружит с воздухом в прыжке

И с притяжением в ладах.

Ещё ни бед, ни войн, ни жертв,

И каждый жест его – почин.

Но берегись. Сильны уже

Сцепленья следствий и причин.

Укутан в разноцветный дым,

В софитный свет, в пространство, но

Впервые чувство меры им

В последний раз соблюдено.

За то, что хороша игра,

Всю даль приобретаешь ты.

Сама природа так щедра,

Что ей малы: гуашь, холсты.

Корабль за спиной твоей

По ходу дела проплывёт.

Мерцаньем бортовых огней

Благословляет самолёт.

И жидким золотом текут

На чёрной глади вод морских

Иллюминаторы кают.

А ночь раскачивает их.

В каютах гвалт. Там не до сна.

Сейчас уйдёт во мрак причал.

Твоя фигура им видна

В бегущих за тобой лучах.

* * *

СОЧИНСКИЙ ПЛЯЖ

Где гвалт, где спор чуть не до драки,

А волны – в сабельном сверканье,

Одни лишь мусорные баки

Ещё не годны для лежанья.

В последней стадии измора,

В песок уткнувшись спозаранку,

Томятся люди – сгустки моря,

Тела без формы и осанки.

Средь них прекрасная Елена

Одна плывёт в воде прозрачной,

Как будто создана мгновенно

Летящим росчерком удачным.

Она от всех как будто сбоку,

От карт, мячей, бутылок, платьев.

С затылка серебристый локон,

Легко свисая, воду гладит.

С ней разговоры бесполезны.

Как хороша она, все видят.

И в брызгах солнечных, и в блеске

Она сейчас из моря выйдет.

Она над вами засмеётся,

Пугая совершенством линий.

Пройдёт по пляжу, обернётся,

И тогу белую накинет.

* * *

ГЛЯДЯ ИЗ ХАБАРОВСКА

Кончен спектакль. Сцена убрана. Гаснут софиты.

– «Мы отстрелялись, до завтра».– «Вы сдали ключи?»

Двери служебного входа на выход открыты.

С жадностью курим и ноги едва волочим.

Нас заждались. Наша группа поодаль застыла.

Но вот заметили, двинулись: «Ждём битый час».

Вносим волну табака и душистого мыла

В сумрак автобуса, что арендован для нас.

День позади. Фонари облепиховым маслом

Словно желают усталое тело залить.

– «Слушайте, может, покажете город свой, мастер?

Мы первый день только. Что за погода стоит?»

Тихо рокочет мотор. И расслабиться можно.

В щель занавески из кресел, умолкнув, глядеть.

И не спешить, и опять растворяться всей кожей

В фарах, в вечернем проспекте, в огнях на воде.

Тени ветвей, проводов, силуэтов безвестных

Тихо скользят по салону проекцией ламп.

Щёлкают дуги трамваев. На миг слепнет местность.

Сыплются искры, и люди идут по домам.

В эти мгновенья как будто забытая песня

При засыпанье, сравнимом с уходом, с концом,

Станет до странности ясной... И вьюга на Пресне

Станет слышнее. И снова повеет в лицо.

* * *

ВЛАДИВОСТОК

Он всё ругает эти ветры

И этот город незнакомый.

И восемь тысяч километров,

Что встали между ним и домом.

В пустом трамвае, поздним рейсом

Он добирается с окраин.

И ветер, будто бы играя,

То корабли в порту качает,

То лозунги со стен срывает.

И снова к морю отступает.

И дальние огни мерцают,

Бегущие мерцают рельсы.

Они почти что усыпляют.

Но мысль его внезапно будит:

Любовь к Москве в нём укрепляют

Чужие города и люди.

И он экзамен сдал авральный

На меру той тоски старейшей.

И в этот ветер пятибалльный

Ему поставлено не меньше.

И он внезапно, как с испуга

Заметил: незнакомый город

Его тоской уже расколот,

И силится сдержать свой холод,

И ни к чему поднятый ворот.

И эти двое, он и город,

Уже вот-вот, уже так скоро,

Тактично и без перебора

Навек войдут в состав друг друга.

* * *

ГИМНАЗИСТКА

Ты моя тоска живая

По огням в многоэтажке,

Провожаньям и трамваям.

Мир стареет. Ты всё та же.

Ты живёшь ещё нелепой

Гимназисткой меж прохожих.

Но поверить можно слепо

В то, что на тебя похоже.

У тебя мильон обличий.

Ты щемящий сердце случай.

Там, где я давненько лишний,

Ты кого угодно лучше.

Ты моё живое чудо

Ночи, фар, огней проспекта.

Ты как будто вся оттуда,

С тверди неба, с края света.

Но безмолвие печальных

Пирамид в пустыне южной

Рождено твоим молчаньем.

Мне опять вернуться нужно.

Чтоб сюжет, давно знакомый,

Снова вспыхнул, исчезая.

По всему по вот такому

Ты моя тоска живая.

* * *

ЛЕТАРГИЯ ЦАРЕВНЫ

Последние цветы

Нам лето дарит.

Они всегда на ты

И вечно в паре

С великим. Если б сметь

Сказать подробней:

Рождение и смерть

Всегда подобья.

Как дорог тихий дар

Царевны спящей.

Ведь смерть была всегда

Ненастоящей.

И мы умрём опять,

Чтоб вновь родиться.

Очнуться, осознать,

Что нам не спится.

* * *

БАЛ 1985

Принцесса на горошине,

Как образ мне твой дорог.

В нём что-то есть от прошлого,

Сгоревшего, как порох.

Не от вчерашней лености

И тупости повальной,

А от старинной верности

Тому, что нынче хвалят.

Как хорошо, что новые

Теперь явились люди.

Что так весомо слово их

На фоне прежней мути.

Мне близко их горение

Взамен былых сгораний,

Их стиль, их рассуждения

И дерзость их собраний.

Настало время каяться

При всём честном народе.

Так всё, что забывается,

На новое походит.

И как теперь, красавица,

Сказать средь света, бала:

«Она к былому тянется,

Так как не забывала»?

Талант, работа, творчество –

Единственная тайна

Всем вопреки пророчествам,

Чужим предначертаньям.

Где малость больше главного,

И звука – отзвук в выси.

Где всё, включая давнее,

Лишь от тебя зависит.

И проку ль в испытаниях

Тебя любым секретом?

Ведь не каприз, а звание

Вновь скажется при этом.

А, значит, как ни хочется,

А будешь вновь попрошена

Из их рядов без почестей,

Принцесса на горошине.

* * *

ВСАДНИК

Мне не понять, хоть зарежьте,

Творчества скопом, отарой.

Что может быть безутешней

Слётов, кружков, семинаров?

Миром на дело озлóбясь,

Можно все нивы освоить.

Творчество ж – странная область,

Где лишь один в поле воин.

Где бытие, ковыляя

Вслед за прорывом сознанья,

«Я ж тебя... определяю!» –

Только и шлёт с опозданьем.

Что тебе правила, всадник?

Конь над оврагом зависнет.

Пахнет грозой палисадник.

Ты – в восхищенье от жизни.

* * *

Лгут бездушные. Не верьте им.

Ноша им не по плечу.

Вещь, простая, как бессмертие –

Это всё, что я хочу.

В дни, когда уже не крадучись,

Дрянь ползёт из темноты,

Можно выбрать лишь порядочность

Аргументом правоты.

В море форм, каких не видели,

В криках первенства сплошных

Только совесть может выделить

Нас из ряда остальных.

Лишь душа – мерило верное

Мыслей наших и работ.

Темнотою свет не меряют,

Но всегда наоборот.

* * *

«... И СЕСТРА ИХ ЛЫБЕДЬ»

Тебя в каноне нет,

И ты не для амвона,

Когда прозрачный свет

Твою причёску тронул.

Луч, в волосах скользя,

Их золотил, как нити.

И ни за что нельзя

Тебя узнать в граните.

Ещё вчера твой брат

Был ветром в чистом поле.

А нынче сам не рад,

Переболевши волей.

От века не уйти.

И как ни прячься ловко,

Познание пути

Даёт лишь остановка.

Какое счастье быть

В бегах, а у порога

Вдруг новый смысл вложить

В понятие «дорога».

Чтоб, плача, вспоминать

Ветра, походы, дали.

Чтоб больше не догнать

Всё то, что потеряли.

Чтоб постучался в дверь

Бог нового скитанья.

Чтоб знать: твой путь теперь –

Разгадка мирозданья.

Я много раз хотел

Без преувеличенья

Сказать о красоте,

О женском назначенье.

Что, как ни славь подчас

Заслуги братьев сильных,

Есть те, кто лучше нас,

Есть те, кто нас красивей.

В цепи победных дат

И направлений главных

Их жертвенность всегда

Превыше нашей славы.

* * *

ОТКРЫТИЯ 1987 ГОДА

Продажа газет – будто выдача

Неслыханных тайн в руки каждому.

Как рад я, Борис Леонидович,

С утра возвращению Вашему.

В цейтноте гонитель ухоженный,

Смущён вид ценителя скрытного.

Всё стало на место. Но что же так

Горчит простота очевидного?

* * *

УТЕШЕНИЕ

Встань у окна. Посмотри и припомни, что было.

Чтоб отраженья ушли, чтоб исчезли на час

Темы избитость, и год без друзей, и унылость.

Это окно, как экран, поведёт свой рассказ.

Грустные мысли, листы календарные – выбрось.

Счёт их ещё впереди, в дни удач и премьер.

Пусть за окном, через снег улыбается Диккенс,

Ручку пусть кто-нибудь крутит из братьев Люмьер.

Звёздный колпак, свечи, блёстки, рождественский колер.

Кто-то на старый манер начинает игру.

Ах, как ещё бы чуть-чуть поучился я в школе!

Сдал бы экзамен и правильный выбрал маршрут.

Это немое кино, этот снег. Но откуда

Входит спросонья он, руку кладёт на плечо?

Власть у него такова, что нужна лишь секунда,

Чтоб, замерев, закрутился обратно волчок.

* * *

НА СТЫКАХ

Когда успел я в вас влюбиться,

Маршруты кунцевских окраин?

Роллана круг, собаки, птицы,

Котельные, звонки, трамваи?

Табачные ларьки, киоски,

Провалы станций в парапетах,

Беседки, шахматные доски,

И дети на велосипедах?

Подъезды, двери и пружины.

Дни осени, когда в аллеях

Не слышно записей «Машины»,

И дождь с утра, и листья тлеют.

И дни зимы, где я с работы

Летел к друзьям путём привычным.

Огни, платформы, переходы,

Табло, проклятья электричкам.

Туда, туда, в тот двор, где сбоку

Фонарь, а в нём пурга дымится.

И где в единственном из окон

Мои единственные лица.

Где коридор от шуб так тесен,

А я – в окно, и как все рады!

Вина! И ветчина на срезе

Покажет свойства лучших радуг.

Как жаль, что у всего на свете

Изменчивость – закон печальный.

Нам нечем на уход ответить.

Мы только даты отмечаем.

И новые знакомства носят

Печать подмены, несвободы.

Я вас люблю. Но нас разбросит

Всей силой прежнего разброда.

А те, кого мы ждём, кто в жизни

Стал вечной темой наших песен,

Уж не придут. Вино прокиснет.

И ветчину покроет плесень.

Вновь ни кладбищ, ни больниц.

Это листья кружатся.

Это щедрость без границ.

Это дворник в ужасе.

Золотом асфальт залит,

Страхи отодвинуты.

Это клады всей Земли

На поверхность вынуты.

Как железная кровать,

Дребезжа, раскачиваясь,

Тьму на стыках жжёт трамвай.

Стоп! Всё вспышкой схвачено.

Так вышло. Мы – матерьялисты.

И нам в существованье новом

Всё возвратят из дали мглистой

Реальным, зримым и весомым.

Мы вновь обнимемся. И в темень

Откроем окна. Тронем стрелки.

И с кем не догуляли, с теми

Продолжим наши посиделки.

Так отпускает долгий спазм.

Так невозможно надышаться.

Так все противоречья разом

Ещё, конечно, разрешатся.

И всё, что выхвачено было

Из жизни памятью, как блицем,

Что ветром сдуло, морем смыло,

Ещё, конечно, возвратится.

Эй, человек, что зло и быстро

Отыщет все мои огрехи!

Я поклоняюсь только смыслу,

Я верю в мёд, цветы, орехи.

В жизнь после смерти, тщетность тлена,

И в ту любовь, какой не стою.

Жизнь более чем совершенна,

Чтобы кончаться темнотою.

Но с тем лишь, что не приложимо

К любви и жизни, ты в союзе.

Кто мракобес из нас, скажи мне?

Кто погружён в мирок иллюзий?

Я ветер времени. Я вспышка

Той первой молнии. Я первый.

И мы одною грудью дышим

С ещё не созданною Евой.

Я те народы, чью погибель

Послали солнечные пятна.

Я династический Египет.

В ушах звучат обрывки клятвы.

И я Китай времён закладки

Стены. Я строил эту стену.

Я Рим периода упадка,

Как это чудилось Верлену.

Я крах языческого пира,

Где бог в Днепре, и ропот горький.

Я собран из обломков мира.

И надо всё припомнить только.

Чтобы с таинственной боязнью

Назвать людей, зверей, растенья.

И все распавшиеся связи

Сцепить хотя бы на мгновенье.

Я верю: уйдут непременно

Чертой наших славных годин

Любовь к положеньям военным,

К готовности номер один.

Массированные наступленья

По общему фронту работ,

Согласье быть винтиком, тенью

За толику нищенских льгот.

В столице или на отшибе

Напишется лучший мой стих.

Из всех гениальных ошибок

Поэзия лучше других.

Пусть рядом тоска униформы.

Стихи – частный случай, когда

Уход, отклоненье от нормы –

Спасительный, сказочный дар.

Ах, как ещё много работы

По времени вспять, до пещер!

Нас с будущим свяжет лишь опыт

И жизнь позабытых вещей.

Пока смысл игры – только люди,

Детали одной не отнять:

Спасение прошлого будет

Спасеньем грядущего дня.

Проверить старания эти

Легко. Чем ты был для других?

Ведь каждый поэт – это ветер,

И листья, и вспышка дуги.

* * *

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПИРАМИДЫ

Они стоят среди Земли,

Среди заката и пустыни.

И взято формами простыми

Пространство в плен, как у Дали.

Как будто сказочный дракон,

С округи бравший дань веками,

Упёрся в небо позвонками

И впал в тысячелетний сон.

И в том, как небо пирамид

Пожаром красным полыхает,

Мне видится: его дыханье

Даль Гизы с той поры хранит.

* * *

ЕГИПТЯНЕ В ДРЕВНОСТИ

Мы тайны древних Аписов. Мы клады

В гробах быков. Жрецов немых фигуры.

Мы первые, кто делал без награды.

Последние, кто делал без халтуры.

Мы небывалость мира на рассвете.

Без нас уже вам не ступить ни шагу.

Мы в вас вошли, когда вы были дети,

Как смысл в слова, как прописи в бумагу.

Но сами онемели без движенья,

Когда великий смысл вошёл нам в уши.

И наших лиц надменно ль выраженье?

Воистину, из меди ваши души.

* * *

COMBIEN СЕ COUTE? *

Девочка пьёт апельсиновый сок.

Тянет лоточник поклажу уныло.

Будто со мной это всё уже было:

Город, закат, пальмы, знойный Восток.

Мимо плывут светоносной рекой

Тысячи фар, а в углу, на отшибе,

В лавочке тихой под шёпот «Тошибы»

С долларов сухо взирает Линкольн.

Мясо и крабы шипят в угольях,

Брызжет янтарная курица жиром.

Зеленью пахнет, лимоном, инжиром,

Сок охлаждают и курят кальян.

К колбе бурлящей придвинувши лоб,

Чёрный алхимик считает, бормочет,

Словно души моей золото хочет

Слитком увидеть сквозь сладкий сироп.

Словно районом, где падает снег,

Может магический труд быть увенчан.

Мне самому не назвать в этот вечер

Цену тому, чему имени нет.

-------------------
* Сколько это стоит? (фр.)

* * *

СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ

Я устал. Тем крепче сон.

В номере провинциальном

Ночь. Магнолия. Шезлонг.

Бахрома на одеяле.

Я уснул. Мне снится снег.

Только рокот волн на взморье

Обернётся вдруг во мне

Голосами в странном хоре.

И слышны за пять шагов

Глазунов, Чайковский, Шуман.

Шум прибоя. И его

Называют белым шумом.

Он собрал все голоса

Как на плёнку фонотеки.

В нём шумит эдемский сад,

Влажный, цитрусовый, терпкий.

Скрип повозок, звон мечей,

Путь святой семьи в Египет.

Шёпот вьюги, треск печей.

Голоса друзей. Другие.

И сплетеньем лиц и дат

Белый шум сродни поэту.

Лишь усталый без труда

Попадает в сборник этот.

Лишь хлебнувший всех обид,

Одинокий и пропащий

На прощанье говорит:

«Ах бы мне сюда почаще».

* * *

ЛЕТАРГИЯ ЦАРЕВНЫ-2

Подросток прыщавый, с губою, подёрнутой пухом,

С магнитофоном, с браслетом, с пиратской серьгой,

Ради тебя я пожертвую ритмом и слухом,

Рифмой и тактом. Ты мимо меня промелькнул.

Как я завидую нынче тебе в этом сквере!

Так одноногий хромому завидует. Так

В Моцарта взглядом, наверно, впивался Сальери.

Пушкин над свежею порослью так загрустил.

Мимо идут, окликают тебя оживлённо

Девочки-школьницы. Это подруги твои.

Синие платьица их исчезают меж клёнов.

Мне уже поздно быть в вашем счастливом числе.

Ах, летаргия царевны и пылкие речи!

Я ещё глаз не продрал, не очнулся вполне

После того выпускного, где тихо за плечи

Девочку, в платьице, хрупкую – я обнимал.

* * *

МАГДА

Мы с тобой с одной планеты,

Балерина-египтянка.

Ты из жеста, линий, света

Что-то строишь спозаранку.

Утром класс. Рояля звуки.

Солнце ярче ста софитов.

И нефритовые руки

В нём прозрачнее нефрита.

Отсвет древних войн, пожаров

Облик твой хранит подспудно.

Всё в тебе за рамкой жанра,

Как любое, впрочем, чудо.

Ты совсем не балерина.

Ты – пески, где ветер шепчет,

И дворцы, и апельсины,

Рай, зефир, газели, жемчуг.

Но на этом свете, чую,

И твоё тепло в опале.

Видно, мы с тобой в чужую

Тут компанию попали.

Завтра улетаю в стужу.

Вот и всё. Багаж уложен.

Пусть за нас народы дружат.

Жаль, что сами мы не можем.

* * *

ПРОЧИЕ ТРУДНОСТИ

Я не люблю модных слов толкотню,

Скорости, стрессы... В них много притворства.

В них суета, сто кумиров на дню,

Нынче гульба, а к утру крохоборство.

Там нет людей. Там под грохот и вой

Слишком прозрачно желанье пигмея.

Я не люблю современности той,

Где не слыхали о книге Матфея.

Я не люблю панацею-строку

С пóтом, краюхой и матерь-землицей.

Тайн не постичь лишь на запах и вкус,

Это не опыт, а сдача позиций.

Я не люблю первобытность. И нет

В прямолинейности – тени развитья,

Где подгоняют к предмету предмет,

Но за деревьями леса не видят.

Всех мне дороже те несколько слов,

Что невозможное качество сложат.

Будто бы из запредельных миров

Музыки отзвук чудесной одолжен.

Если не этому чуду дано

Перевести нас в живое преданье,

В чём тогда слабое смерти звено?

Подвиги, жертвы, слова, воспитанье?

* * *

БЕССОННИЦА

Ночной Босфор в огнях. Какое там

Окинуть взглядом ночь, Босфор, огни!

Я исписал под лампой часть листа,

Пытаясь всё в одно соединить.

Волн перекат и пение цикад,

Покой и мощь, балкон и пароход,

Соседа, что меж плюша и зеркал

Тревожно спит, сочтя дневной доход.

От ближних ламп, где будто магний жгут,

Стремясь моё внимание отвлечь,

Стамбул лежит на дальнем берегу,

Сливаясь в огнедышащую печь.

Невежда, не глядящий за предмет,

Забыл ли я, что ночь к стихам глуха?

Что с некоторых пор поэтов нет,

Лишь разность есть в невежестве стиха?

Все правила родятся в темноте,

На шаг вслепую, на любой нюанс.

А, может, впрямь, мы ценны только тем,

Какой источник освещает нас?

И тот, кто в этом понимает толк,

Его не видит – он глаза сожжёт.

К нему приходят только через то,

Что осветил он, в чём он отражён.

А ты согласье вносишь в разнобой.

И утром, когда краски так чисты,

Смотри, как всё наполнено тобой:

Даль, яхты, краны, облака, мосты.

* * *

БЕЛАЯ МАГИЯ

Снова былым потянуло: шальные поступки,

Встречи, звонки, приглашенья и сборы на пир.

Свет в оболочках фонарных, стеклянных и хрупких,

Льёт апельсинным желе на оплывший пломбир.

Стены и башни, и елей тяжёлые лапы

Тьма растворила в себе, и свела бы на нет,

Но всё, что омыто в частях апельсиновой лампой, –

Словно пособие по неземной белизне.

В мраморе белом провалы следов и полозьев.

Россыпь алмазов. Сугробы, как лодки вверх дном.

Тянутся шлейфы от крыш, их качает и сносит.

Тени от рамы – в снегу протянуло окно.

Сходством неслыханным вещи музейные дразнят,

Латы, волнистый виссон, шлемы, гривы коней.

Жизнь, как преданье, чиста – только битва и праздник.

Все – заодно. Даже смерть и бессмертие в ней.

Любят, и ждут из похода, и вяжут на спицах.

Конусы света вращает, качая, метель.

Всё заколдовано, всё будто чуточку снится:

Годы, походы, былины и праздники те.

* * *

АРТИСТКА

Ты всё время играешь в другую.

Трудно роли в единую слить.

За ночь вновь унесёт, смоет, сдует

То, что мы накануне нашли.

Парики, платья, клей, грим и тени.

И опять ты ни друг, ни сестра.

Я терпеть не могу раздвоений,

Превращений, подмен и утрат.

Ах, как мало в нас целого! Сменят

Ещё ряд представлений и цен.

Артистизм – это лишь неуменье

Оставаться в едином лице.

Так Москва, что для целей десятых

Разбазарила главный свой дар,

Очарует – и вмиг на попятный,

В плен возьмёт – и уйдёт навсегда.

Но потери – нормальное дело

Для того, кто имеет весь мир.

Что сбылось, то забылось, истлело.

Лишь не бывшее сердце щемит.

Ты ночной мотылёк, ты летунья,

Ты горишь, как и я, на огне.

Жаль, что роли играем впустую.

И назад возвращения нет.

* * *

ДОМ ДЕТСТВА МОЕГО

У самой дороги стоит этот дом,

Ещё не заброшен, не пущен на слом.

Мне встретиться с ним не составит труда.

Но я не хочу возвращаться туда.

Когда-нибудь, знаю, мы всё же придём

Моё восьмилетье отпраздновать в нём.

Но, чтоб всё вернулось на круги своя,

Туда для начала вернутся друзья.

Я выйду на тучку друзей величать

За то, что мне было с кем праздник встречать.

* * *

КАМЕРА ОБСКУРА

Апельсины по осени стынут в садах,

Как планеты. Янтарная Юта!

Ты имеешь неслыханный, сказочный дар

Окружать всё живое уютом.

Где зеркалье построек – лишь блеск паутин

В обманувшемся зеркале пруда.

Если б от отражений к предметам пойти,

Не поймёшь, кто ты есть и откуда.

Но лишь так всю привязанность можно понять

Дням, предметам, делам настоящим.

И шуршанье листвы вновь наполнит меня

Ощущением счастья щемящим.

Я закрыл бы глаза. Лёг, дышал тишиной.

Но, наверно, с иным неразлучен.

Нужно снова к своим, нужно снова стать в строй,

Разделять нашу общую участь.

Где вещественны тени, где до дурноты

Связан миф с крепом, тленом и пылью.

Можно тронуть рукой бронетанковость тьмы,

Отражения, ставшие былью.

Совершенство ж – обратно стремит свой поток,

Лишь в бесплотность, в предел за чертою.

И огромность невосполнимых пустот

Только горло скуёт немотою.

* * *

Ю. М.

Три дня в Чикаго, это воскрешенье

Былой мечты прогульщика уроков.

Осенний дождь, скрип шин, витрин свеченье,

Безлюдье, грусть, гуденье водостоков.

Какой из русских двоечников, Юра,

Полжизни не отдаст за старый фокус,

За тот решающий, шальной прыжок с бордюра

В идущий «не в ту сторону» автобус?

Что с прежней вдруг залаженностью сталось?

Ты сам свой новый опыт. Ты – ветер в поле,

Замешанный на тяге в небывалость

И лёгком холодке всех своеволий.

Что означает: Сити, билдинг, ленчи?

На слух чужое – не твоя забота.

Всё это от незнанья русской речи

Иль просто от плохого перевода.

Ведь этих улиц нет и быть не может.

И невдомёк экспрессам, трассам, зданьям,

Конструкциям сквозным, мостам, прохожим,

Что жизнь их миф, что все они – преданье.

Ведь город этот слишком мой, чтоб чьим-то

Вдобавок быть ещё. Уже не этот,

Но тот, что только с именем отнимут,

И что тоской приходит вслед за летом.

И в нём не тот герой, кто очумело

Из ничего – деньги́ нагнал немало.

Вот радость из тоски – другое дело,

Вот музыку из ничего – пожалуй.

Да будет так и впредь. Мы от земли в наследство

Получим всё, о чём с тобою спето.

По крайней мере, место нам известно.

Бог с ним, с Чикаго. Дело-то не в этом.

* * *

ВЕРСИЯ

История, это всего лишь работа

По преодолению смерти, коль вспомнить.

И если ты здрав, побуждает природа

Вычерчивать формулы, житницы полнить.

Какая иначе корысть в том, что ищут

Гармонию в звуках и в таинствах дроби?

Но лучшая формула – четверостишье.

Природа ж своих не упустит подобий.

Пророк, человек без причин, но с почином,

Свободен и нов. Он не раб обстоятельств.

Но кто был в фаворе, тот будет гонимым,

Пока нет ни рифм, ни иных доказательств.

Придёт реформатор второю строкою.

Он с первой не в лад. О своём его речи.

Тиран, а наивный. Ведь место такое

Имело бы смысл, коль не дело предтечи?

Но рифму неся, показав правду первой,

Историк вдруг третьей строкой у порога.

И что ж реформатор теперь? Он уж, верно,

Сегодня судьбой поменялся с пророком.

И только четвёртой строкою, как вспышкой,

Весь смысл осветив, всё связав воедино,

Приходит герой. Им измерят, что вышло.

И имя его будет у поединка.

Мне часто сдаётся: наш камень сизифов

Не в тягость, а вроде награды нам вручен,

Когда правота подтверждается рифмой,

А правда – свобода, где кончился случай.

* * *

СИЛЬНЕЕ СИЛЬНЫХ

Жить в настоящем трудновато. Тут

Нет к будущему зелий приворотных.

Правдивую не терпят прямоту,

А в пользу сильных ложь всегда почётна.

Не потому, что слаб или боюсь, –

Но быть прямым я больше не умею.

Не потому, что голову мою

На блюде принесут для Саломеи.

Не потому, что опыт прямоты

По маяковско-жертвенному чину

Хранит в себе лишь гибели черты

И следствие, разящее причину.

Но то, что открывает нам глаза,

Что ровно, как во тьме светильник, дышит,

Сильней, чем вопиющих голоса,

И ярче прямоты секундных вспышек.

* * *

Душа моя, Угра и Ресса,

Туман рассветный в камышах,

Плёс, стук уключин, кромка леса.

И это всё – моя душа.

Как странно время. Ты недвижим,

И лодка, и вода кругом.

Но подниму глаза и вижу

Скольженье мимо берегов.

Изменчивость, непостоянство

Лишь здесь близки мне с давних пор.

Вода – изъятое пространство

В вещественности черт и форм.

И в необъятность всякой вещи

Ты входишь без остатка весь.

Вновь, как Адам, шумишь и плещешь,

И это незнакомо здесь.

* * *

НЕБОЛЬШОЙ ТРАКТАТ О ДОБРЕ, ЗЛЕ,

ЛЮБВИ И СМЕРТНОЙ БЕСКРЫЛОСТИ

Пока не полетела паутина

С кустов серебряными лоскутами,

Пока вином не сделалась рябина.

И завязи не сделались плодами,

Пока с грибных, чуть-чуть примятых шляпок,

Не всплыл в воде несметный сор еловый,

Пока ещё не дни солить и стряпать,

Пока с жерлиц не сняли мы улова,

Пока пурга ещё не налетела,

Пока мы чистый календарь листаем,

Займёмся, друг мой, самым русским делом,

Губительнейшим делом – помечтаем.

Все бойни революций, мир инача,

В своём начале, может быть, имели

Мечту какой-нибудь безвестной прачки

О лучшей доле, об ином уделе.

Но кто мы есть? Мы пушкинская сказка

О рыбаке и рыбке. Том открытый,

Где уж в завязке кроется подсказка

О возвращенье к старому корыту.

Попробуйте поладить с этим бытом,

Пришедшим из мечты. Пора настанет,

И сказочники будут разом биты.

А волки, как всегда, собьются в стаи.

Когда в мой быт вползает государство,

Со мной жуя, кочуя и ночуя,

Что мне с собой поделать? Благодарствуй.

Я привкус уголовщины в нём чую.

В краю, что кровью создан и повязан,

Даже поэты, быв властям в угоду,

Имеют не дома и дачи – хазы.

Какими ж тут ещё могли быть всходы?

Всё верность принципам, да идеалам верность.

Лихи ж помощники! Ведь, в сущности, двурогий –

Всего-то лишь невнятица да серость.

И станция Ничто в конце дороги.

Пророком быть в России легче прочих.

Как ни крути, и как ни лезь в бутылку,

Но кто поэту славу напророчит,

Пророчь до кучи нищету и ссылку.

Мне нравятся фламандские полотна –

Христово войско, мощь и солнце в латах.

Вдруг чудится: все силы зла бесплодны.

Так жнут овёс. Тут дело, не расплата.

Мы состоим насквозь из исключений,

Из смеси рабства с истиной бесспорной,

Где лень и подвиг, бунт и озаренье –

Существованья форма, наша норма.

Пока, как лаокоонова фигура,

Мы были несвободою обвиты,

Всю нашу боль несла литература,

Но дрянь не знала даже алфавита.

Не это ли до сей поры нас держит

В батыевых понятиях и мерках?

На «А» споткнёшься – и Арал повержен,

«Ч» грянет так, что прочее померкнет.

Отряд – бойца потери не заметил,

Так рыбы опыт лова не итожат.

Здесь и на «Ы» чего-нибудь нам светит,

Здесь и на мягкий знак подвох возможен.

Начальник Зимнего в тот день «ушёл по бабам»,

Штурмующие – в Зимнем заблудились.

Всё курам на смех, всё абсурд, когда бы

К великому не роковая привязь.

И август будет зваться опереттой

Привыкшими к абсурду мудрецами,

Пока не доведётся опереться

На мощь и смысл случившегося с нами.

Загадка жизни, дней песок сыпучий,

Злодей и гений – вечный круг вопросов.

Но нет раба свободней и везучей,

Чем русский бард, поэт или философ.

Жизнь снова начинают с понедельника

Поводыри, соратники, подельники.

Чтоб холодильники не пустовали к праздникам,

Выводят танки «целесообразники».

Садовое, любовь, прогулки, станции

Прощальным смыслом меж собою связаны.

Теперь лишь – танкодром, броски, дистанции,

Дождь, свет прожекторов, металла лязганье.

Мечтатели, поэты, полуночники!

Мы были лишь в одном сильны спасительно:

Годами оставаясь одиночками,

Мы видели их. Нас они – не видели.

Всё в ход пойдёт. И сплетены, как в ребусе,

Пруты и трубы. Все счета оплачивать

В итоге нам. Московские троллейбусы,

Кто мог бы знать о вашем новом качестве?

Вся скрытность одиночек стала зримою.

Кто в Книгу жизни занесён к Спасителю,

Не мог, собравшись, быть толпой крикливою.

Мы видели их. И они нас видели.

А вы, что в клочья танками изодраны,

Не удивляйтесь вновь абсурду нашему.

Заслуга той победы будет отдана

Конечно же, не вам, а нападавшему.

Октябрь. И в нашем парке дует ветер,

Открывши даль в картинах незнакомых.

Он сам свободен от всего на свете.

Он гнёт своё. Он праздных гонит в дом их.

Пруд стал черней и глубже, сдуло тину.

День мрачен. Лишь на миг счастливый случай

Зажжёт ветвей стальную паутину

И листьев золотую пыль под тучей.

Здесь раньше было графское именье.

А нынче осень. Вдох несёт ангину.

И утки по другой воде, осенней,

Сплавляют мой озноб на середину.

И чёрный дуб уже похож, как не был,

На молнию, ударившую снизу.

На трещины, что расползлись по небу.

На формулу всех бурь и катаклизмов.

На то, что путь России уготован –

Быть полем битвы, где б могли сразиться

Добро и зло. И воинство Христово

Уже знакомо мне по многим лицам.

Я грядущего частица.

Арьергард его колонны,

В нынешнем чуть-чуть застрявший,

Догоняющий своих.

С предстоящих нам позиций

Оглянувшись изумлённо,

День я вижу настоящий,

Ближних и заботы их.

Раньше срока даже на день

Правота любая – слухи,

Если доказательств нету,

Если факты – впереди.

Я лишь знак, что мы поладим

После долгой нескладухи.

Знак, что будет песня спета

Нами вместе по пути.

Мы поладим с тем, кто помнит

Смысл игры первоначальный,

С тем, кто верностью старинной

Был однажды поражён.

Кто свою задачу понял,

Кто в мозаике случайной

Видел целую картину,

Кто стыдится, кто не лжёт.

Ну а вы, что узколобо

Ворожите по чуланам,

Жизнь свою считая райской

За десяток лишних льгот,

Кроме старых пыльных пробок

Да сушёных тараканов,

Впереди, как ни старайтесь,

Не найдёте ничего.

* * *

ДЖОЙ, ИЛИ НОЧНОЙ ПОЛЁТ

В самолёте у спящих открываются рты.

Спят как вдруг, как уселись, взлетели.

Дом что Мекка. Его положение ты

В развороте почувствуешь к цели.

И когда стены – крепость, когда в сердце мир,

Всё сошлось, и чужой не заглянет,

Будто жаркими углями дышит камин,

Город дышит ночными огнями.

Счастью этому имя есть тихое – джой,

Напоследок ещё не из наших.

Это вздох всех усталых, спешащих домой

По прямой, все зигзаги вобравшей.

Русскость самодостаточна, словно балет,

Где Кармен – из заоблачной выси.

Они пляшут и плачут, и дела им нет

До солдат и табачниц из жизни.

Но поди объясни, почему хочешь вдруг

Верить в то, что уж сыграно, верно,

В этот общий порыв, лес восторженных рук,

В Китри и обожанье таверны?

Это снится иль рядом? – свеча на столе,

Всё, что в свете, то внятно и прочно.

Кухня. Смех, споры. Чай. Херес. Пачка галет.

Снег, метель за окном полуночным.

Неизменность, спокойствие крепости. Те

Малости, что даруют нам счастье.

Очертаньям ветвей на окне вторит тень,

И фонарь посиделок участник.

И из чайника пар, и дрожание штор,

Разговор до автобусов первых.

Что ж ещё тебе, и больше этого – что?

Образ Царства есть трапеза верных.

Ради этого всё остальное. Скажи,

Осуждать ли вчерашний «застой» нам,

Совпадавший лишь с общей догадкой, что жизнь

Ход пиров, юбилеев, застолий?

Но тебе подоспело платить по счетам.

И уже не сыграть ни в браваду,

Ни в тоску, ни в отцовство. А надо быть там,

Где в ответе, всерьёз, где взаправду.

Мир в тебе, как хранитель, весь мир сторожит.

Как поймёшь, так и сложится в главном:

В этой жизни у нас не бывает чужих,

А уж далее – и подавно.

И догадка твоя так сейчас хороша,

Что, пока задремал ты в полёте,

Где-то женщина, тихо в подушку дыша,

Смотрит сон о большом самолёте.

* * *

ПОПУРРИ

«Я вижу некий свет...»

Пушкин

Внизу, как на огромном блюде,

В закатных плавая лучах,

Видны машины, лодки, люди,

Доносит пляж шашлычный чад.

Я – «царь горы». Мои владенья

Уже не перечислить все.

Здесь всё, что только в поле зренья:

Тенгинка, Джубга, Туапсе.

Смеркается. И вечер дышит

Тем, что отныне взял он в плен.

Там мой народ на берег вышел

Шуметь и жечь ацетилен.

Как соблазнительна возможность

Держать в ладонях их пути!

Забыть их, бросить, подытожить,

Или себя им посвятить.

Но я не властен над прошедшим.

И, как в теченье ряда лет,

Опять сиянием нездешним

Является мне некий свет.

Как хорошо в итоге выйдет,

Что только люди – смысл игры.

И тем отрадней мне увидеть:

Адам, принцесса, Магда, Лыбедь

Стоят в луче, и стол накрыт.

Идут, подходят постепенно,

И ближних множатся ряды:

Друзья, прекрасная Елена,

Артистка, гимназистка, ты.

Кто жизнь как праздник принял с нами,

Как трогательную игру.

Те, на кого на небе ставят,

Кто на земле не ко двору.

Царевной, вставшей от недуга,

Россия входит к нам сюда.

Откуда мы? Мы друг из друга.

И мы явились – навсегда.

... А между тем, ещё случиться

Должно всё это. Мне ж пора

До полной темноты спуститься

Туда, где лиц, огней – парад.

Где свет кают в пучинах сонных

Мерцает, словно антрацит.

Его – свечением планктона

Выносят на руках пловцы.

* * *

РУССКАЯ КРАСАВИЦА

Ни с кем не схожая в чертах,

Ну разве что чуть-чуть наяда

У вод струящихся. Да, так:

Источники, а не наряды.

Ты вся – летящая стрела,

И лёгкость перьев, сталь несущих.

Пуанты, платья, фильтры ламп

Лишь только прячут твою сущность.

Как я люблю тебя, сестра,

В волненье новых превращений.

Опустошительней игра –

А образ твой всё несомненней.

Балет, тот вечный перебор,

Тот штамп, засевший в тонкость чувства,

Я рад терпеть с недавних пор

За чувства за чертой искусства.

Когда, о склоках позабыв,

Сто личностей в единой силе

Рождают рук единый взрыв –

Они похожи на Россию.

Россия двойственна. Един

Твой образ в раздвоенье. Или

Мы никогда не победим,

Пока себя не победили.

* * *

ТОЧКИ СОПРИКОСНОВЕНИЯ

В стеклянном море, смешанном с огнём,

Или в небесном Иерусалиме,

Где мы себя, наверно, не найдём, –

Хоть мысленно давай чуть отдохнём,

Поплачем и порадуемся с ними.

Ты вслушайся: сапфир и халкидон,

Венцы алмазов, звёзд, и стен хрустальность,

Порфиры жемчуг, солнечный виссон.

Есть в слове – смысл щемяще-нежный. Он

Весь в том, что образ больше, чем реальность.

Как жаль Онегина. Он мне почти сосед.

Татьяны жест – его доселе гложет.

Америки уже на свете нет.

Я был там. То, что видел – тусклый свет

В сравнении с мечтою давних лет.

Реальной быть Америка не может.

Как с Китеж-градом, как с Киже, со сном,

Хотя б раз в жизни – так прощался всякий.

Мы шире, чем границы тела. Но:

«А жаль поручика. Всё ж славный был вояка».

Ты вся – из слов, что в образ собрались,

А та, что есть, мне видится неясно.

Та – в городе, в метро, в скопленье лиц.

А ты, послушай: ты вся аметист,

И сардолик, и хризолиф страниц,

Вирилл, топаз, смарагд и сардоникс,

И хризопраз, и гиацинт, и яспис.

* * *

СТОРОНА СЕРДЦА

Вот, бывало, живёшь,

А спешащие сумерки

Наступают на свет,

Сея в сердце тоску,

Будто так – смерть идёт.

Ещё малость, и умер ты.

И остаток сочтён

Истеченьем секунд.

Город схвачен куском

В боковом освещении.

Всё на месте, но в то же

Время, что-то не так.

Я терпеть не могу

Жизни без возвращения.

Это опыт негожий,

Если в дар – пустота.

Но на этой волне

С тьмою тьмущей, сгустившейся,

Вдруг выносит мой город

Свет, тепло и огни.

Мы почти победили

И уже совершившимся,

Но ничем не пропавшим

Успокоят они.

Не бывает вторых,

Словно в байке о свежести,

Ни друзей, ни родителей,

Детства, Пушкина, мук.

Но любое тепло

С той же верностью нежит нас.

Нас не так уж и много –

Быть неверным ему.

* * *

В ДНИ РАЗЛУК

Май. Воспитаньем не пахнет.

Глупо явиться с речами.

Верность соцветьями жахнет,

Дождь доброту источает.

Наискось залиты стены

Солнцем. С утра гляди в оба.

Юность и рань тем и ценны,

Что опыт – чёрта ль нам опыт.

В этом, иль в будущем мае,

В дни всех начал и прелюдий,

Те, кто меня понимает,

Те, кто меня ещё любит,

Те, кто вкусил, будто прелесть,

Горечь разлук, одиночеств,

Кто начал жить, не изверясь,

Кто верен, внятен и точен,

В моё отсутствие – тоже

Поговорим. В этих строчках

С вами побуду, быть может,

Я ещё вечерочек.

* * *

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Несомненно, что осень – не сонные лица,

Не зонты и плащи, не златых деньков бегство.

Осень – это ещё одна сдача позиций,

Зависть к птицам, щемящая разница с детством.

Несомненно, что сдача позиций – не старость,

Не отставка, не проигрыш, не пониженье.

Это если всё меньше друзей. Это стало

Меньше в роще грибов. Больше в снах повторенья.

Но бессмертье нежданно, как будто подарок

К дню рожденья. А ну, распакуйте, примерьте!

Ты устал, закрутился. Разлад – твой напарник.

Что же так хорошо? Ах, конечно, бессмертье.

Время – запах и песня. И верное средство

Сосчитать сдачу. Но, драгоценные люди,

Есть одна расшифровка у нашего детства:

Мы уже не умрём. Смерти больше не будет.

* * *

	..	Алексей Милюков
		ЧУВСТВО МЕРЫ

ЧУВСТВО МЕРЫ