Александр Хоменков

ДЖИНН НАУЧНОГО МЕТОДА

Источник: «Православная беседа», 2016/01
 

Как было показано в предыдущей статье, возникновение околонаучного мифа материализма имеет глубокие психологические корни, связанные с таинственным фактором «коллективного бессознательного», стимулируемого оккультными увлечениями ученых и философов.

Но этим таинственным фактором психологические предпосылки возникновения околонаучных мифов не исчерпываются. Существует целый ряд довольно хорошо известных современно психологии механизмов, подталкивающих пытливый ум ученого в сторону принятия им именно материалистического видения мира. И эти механизмы могут иногда действовать даже вопреки воле и глубинным личностным устремлениям самого ученого. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с некоторыми аспектами творчества одного из основоположников современного естествознания – Исаака Ньютона.
 

Отчего заболел Ньютон?

В прошлой статье был поднят вопрос о том, что механистическое мировоззрение плохо сочеталось с ньютоновской механикой. Тем не менее, оно со временем «подмяло» под себя ньютоновский стиль мышления, заставив его служить своим целям. Но, что самое удивительное, определенную склонность к механистической трактовке сущности живой материи можно обнаружить даже у самого Ньютона. И это несмотря на явную теологическую ориентацию его мышления.

Ньютон, как известно, в своих трудах не только раскрыл законы движения материальных тел, но и слегка затронул проблему организации живой материи. В предисловии к своим «Математическим началам натуральной философии» (1687) он писал следующее:

«Было бы желательно вывести из начал механики и остальные явления природы рассуждая подобным же образом, ибо многое заставляет меня предполагать, что все эти явления обуславливаются некоторыми силами, с которыми частицы тел, вследствие причин покуда неизвестных, или стремятся друг к другу и сцепляются в правильные фигуры, или же взаимно отталкиваются и удаляются друг от друга. Так как эти силы неизвестны, то до сих пор попытки философов объяснить явления природы и остались бесплодными. Я надеюсь, однако, что или этому способу рассуждения, или другому более правильному, изложенные здесь основания доставят некоторое освещение».

Характерно, что в самом конце своих «Начал» Ньютон выдвинул гипотезу о конкретном механизме протекания физиологических процессов. По его словам, основанием для этих процессов является некий таинственный полуматериальный фактор – «тончайший эфир», который, как ему казалось, «проникает все сплошные тела» и является первопричиной протекания в этих телах физиологических процессов.

Что следует понимать под этим «тончайшим эфиром» – трансцендентный по отношению к живому веществу формообразующий фактор или же некий тонко организованный продукт внутренних физиологических процессов, протекающих в организме?

Через 17 лет после выхода ньютоновских «Начал» в свет вышла его «Оптика», в которой несколько строк также было уделено проблеме живой материи. В этой книге Ньютон указывал, что все органы живых существ, а «также инстинкт животных и насекомых, – не могут быть проявлением ничего иного помимо мудрости и искусства могущественного, вечного агента».

Казалось бы, в свете таких представлений «тончайшему эфиру», пронизывающему тела живых организмов, следует придать статус чего-то близкого к проявлению в тварном мире нетварных Божественных энергий. Скорее всего, Ньютон склонялся именно к такой трактовке. Ведь, по его же словам, ему «хотелось найти такие начала, которые были бы совместимы с верой людей в Бога; ничто не может доставить мне большее удовлетворение, – утверждает он, – чем сознание того, что мой труд оказался не напрасным». При этом в эпистолярном наследии Ньютона можно встретить немало подобных высказываний.

Однако сам подход этого ученого, основанный на желании «вывести из начал механики и остальные явления природы» не мог не стимулировать попытки осмысления проблемы живой материи именно в русле «линии Демокрита», в русле интенсивно распространяющегося в эту эпоху механистического мировоззрения. И это желание по своему психологическому наполнению было соотносимо с теологическими устремлениями Ньютона. Вольно или невольно, но этим шагом он способствовал становлению именно механистического понимания проблемы живой материи.

В литературе (А. Лапин) было высказано мнение, что в последовавшем за выходом в свет «Начал» психическом расстройстве Ньютона «определенную роль сыграл стресс, вызванный сознанием своей вины за выпущенного им из бутылки джинна – научный метод».

Действительно, наука, лишенная связи с глубоким метафизическим осмыслением действительности, невольно стимулирует распространение материалистических взглядов. Так, если в процессе изучения живой материи всецело полагаться на результаты ее аналитического расчленения, то неизбежно возникает соблазн свести сущность жизни к продуктам этого расчленения. Если начать всерьез размышлять о том, как между собой взаимодействуют молекулы живого вещества, то велик соблазн свести сущность жизни к характеру этого взаимодействия. То, с чем ученые привыкли иметь дело в свое научной практике, «сродняется» с их натурой и становится для них не только «универсальным инструментом» познания мира, но и основанием для формирования их мировоззренческой позиции.

Здесь срабатывает хорошо известный в современной психологии механизм установки.
 

Какая установка движет учеными?

Феномен психологической установки был основательно изучен научной школой, основанной известным грузинским психологом Дмитрием Николаевичем Узнадзе (1886–1950). Дмитрий Николаевич провел большую экспериментальную работу, в результате которой было убедительно показано, что восприятие человеком реальности мира и его образ действия в этом мире кардинально зависит от его прошлого опыта. Если, к примеру, испытуемому несколько раз дать в руки два шара разной величины, то у него через несколько опытов возникнет соответствующая психологическая настроенность, определяющая его реакцию на наличие шаров в его руках. Если после этих установочных опытов ему дать два одинаковых шара, то на фоне выработанной ранее установки шары будут казаться ему разными по своей величине. При этом меньшим будет казаться тот шар, который будет находиться в той руке, в которой в предварительных опытах находился бóльший шар. Аналогичные опыты были проведены с другими раздражителями – силой давления, звуковыми сигналами, освещенностью, количеством объектов, весом предметов. И везде получался один и тот же результат: воспринимаемая человеком картина реальности существенно зависела от предварительной «настройки» испытуемых. Д. Н. Узнадзе назвал содержание этой «настройки» психологической установкой. И эта психологическая установка, как фундаментальная характеристика психической жизни, имеет важнейшее практическое значение.

Приведем всего два примера из этой области. Когда военные летчики, пролетавшие всю жизнь на самолете-истребителе, уходят на пенсию, они, как правило, еще полны сил и здоровья, и вполне могли бы работать в гражданской авиации, где не требуется переносить значительных перегрузок. Но их туда не берут. Существует опасение, что выработанная годами их профессиональной деятельности психологическая установка будет периодически толкать их выделывать такие воздушные пируэты, которые для самолетов гражданской авиации вовсе неуместны.

Другой пример связан с реставрацией икон. Программа учебных заведений, готовящих специалистов этого профиля, построена таким образом, что учащимся стараются не давать навыков иконописи. В противном случае эти навыки будут неизбежно проявляться там, где они способны только навредить. Вместо восстановления древних форм и красок, на реставрируемой иконе будут появляться следствия иконописного уменья самого реставратора.

В обоих случаях мы сталкиваемся с одной и той же психологической закономерностью: навыки, приобретенные в рамках какой-то определенной деятельности, могут становиться помехой, когда человек переключается на деятельность иного рода. Выработанная предшествующей деятельностью установка может в этом случае существенно навредить.

По словам одного из представителей школы Д. Н. Узнадзе – Ш. А. Надирашвили – «в современной социальной психологии, не обратившись к понятию установки, невозможно рассмотреть такие вопросы, как формирования общественного мнения, социального влияния, ценностных ориентаций». В нашем случае этот механизм заставляет ученых и философов абсолютизировать результаты аналитического подхода в ущерб метафизическим представлениям о трансцендентном организующем факторе живой материи. Ведь, как утверждает еще один представитель этой научной школы – А. Е. Шерозия – «установка – это нечто подобное "внутреннему двигателю" человеческой психики, черпающему свой основной запас энергии из внешнего мира», в данном случае – мира рутинной работы ученых, связанных с аналитическим расчленением живой материи и их повседневных размышлениях о продуктах этого расчленения. Поэтому такой «внутренний двигатель» будет настроен на абсолютизацию результатов аналитических устремлений ученых и построение ими на этой основе завершенных мировоззренческих схем.

Аналогичные психологические мотивы, кстати, стимулируют возникновение и эволюционных идей. Ведь ученые в своей повседневной работе часто сталкивается с процессами развития живого организма от одной клетки к сложным формам живой материи, но никогда не имеет дело с сотворением живого организма «из ничего». На основании этого опыта и формируется глубинные психологические предпочтения научного сообщества.

При всем этом надо помнить о то, что установка у человека, по словам Д. Н. Узнадзе, «предшествует его сознательным психическим процессам, что она представляет собой факт из области той сферы человеческой активности, которую до настоящего времени называют сферой бессознательной психики».

Это значит, что представители научно-философской мысли часто не будут подозревать об истинных движущих силах их творчества. Общемировоззренческие построения этих ученых и философов будут направляться присущей им профессиональной установкой в строго отведенное русло материалистической и эволюционной идеологии.
 

О «воющем звуке» околонаучных мифов

Но механизм психологической установки является далеко не единственным психологическим фактором, определяющим мировоззренческие предпочтения научного сообщества. Значительную роль в формировании этих предпочтений играет механизм внушения.

Выдающийся русский ученый, академик Владимир Михайлович Бехтерев (1857–1927) писал на рубеже XIX и XX столетия о внушении как о некой «психической заразе», таинственные «микробы» которой «действуют везде и всюду и передаются через слова, жесты и движения окружающих лиц, через книги, газеты и прочее, словом, где бы мы ни находились в окружающем нас обществе, мы подвергаемся уже действию психических микробов и следовательно находимся в опасности быть психически зараженными». При этом внушающее воздействие на человека этих «психических микробов» осуществляется без ясного осознания этого самим человеком, и, опять-таки, относится к той сфере психического, которую в современной литературе чаще всего называют сферой бессознательного. В. М. Бехтерев писал по этому поводу следующее:

«Внушение в отличие от убеждения проникает в психическую сферу без активного внимания, входя без особой переработки непосредственно в общую сферу и укрепляясь здесь, как всякий вообще предмет пассивного восприятия».

В результате этого, по словам Бехтерева, происходит «вторжение в психическую сферу посторонней идеи без прямого непосредственного участия в этом акте личной сферы, вследствие чего последняя в большинстве случаев является или совершенно, или почти безвластной его отринуть и изгнать из сферы личности даже при том условии, когда представляется ясной его нелепость». При всем этом очень важно отметить то, что, внушение, по словам исследователей этого феномена, наиболее успешно действует тогда, когда человек испытывает «доверие к тому, кто внушает» (Г. Х. Шингаров). Как отметил один из авторов (Д. Шварц), «нелепость в мундире гораздо более убедительна, чем обнаженная нелепость». Более же всего доверие современный человек испытывает к тому, кто выступает от имени науки, практические успехи которой для всех очевидны. Один из авторов (В. Ф. Марцинковский) писал по этому поводу следующее:

«Мы часто не в силах сбросить иго чужого мнения и власть особого внушения, которое я бы назвал гипнозом научной терминологии. Пусть нам предъявляют непонятные и невероятные вещи, но, если говорят с ученым пафосом, да еще облекают его в форму латинских или греческих терминов, мы уже слепо верим, боясь быть изобличенными в невежестве».

Но самое главное заключается в том, что механизм психологической установки и механизм внушения в процессе подчинения общества околонаучным мифам будут действовать совместно, усиливая друг друга. В самом деле, чем больше ученые и философы будут погружаться в мир размышлений о реальных или же мнимых успехах аналитического подхода к проблеме живой материи, тем более у них будет формироваться мировоззренческая установка, ориентированная на редукционистско-материалистическое видение мира. Соответственно, эта мировоззренческая установка будет активизировать их пропагандистские устремления по внушению этих взглядов широким массам. Но чем более будет активизироваться этот механизм внушения, чем больше общественное мнение будет склоняться к принятию таких материалистических взглядов, тем больше будет ориентироваться и сама установка ученых в этом же материалистическом направлении. Ведь человек является общественным существом и его интеллектуальную деятельность нельзя рассматривать вне контекста его социальной среды. Механизм установки в этой среде будет стимулировать деятельность механизма внушения, а механизм внушения – деятельность механизма установки.

На языке кибернетики такого рода явления принято называть положительной обратной связью, и эта связь приводит к лавинообразному, необратимому развитию участвующих в этой ситуации процессов. Типичным примером такого лавинообразного развития может служить резкое усиление звука в динамиках при поднесении к этим динамикам микрофона этой же акустической системы. В этом случае любой, даже самый слабый акустический сигнал, улавливаемый микрофоном, воспроизводится с усилением динамиками. Чем более сильный звук попадает на микрофон, тем более сильный звук исходит из динамиков. Но чем более сильный звук исходит из динамиков, тем более сильный звук попадает на находящийся вблизи микрофон. Происходит взаимное усиление сигналов, в результате чего из динамиков начинает раздаваться сильный «воющий звук».

Аналогичный «воющий звук» материализма и эволюционизма заполнил в свое время и всю интеллектуальную атмосферу европейского общества.
 

Открытие монаха Алипия

Широкому распространению этого «воющего звука» способствовали и другие психологические факторы, прежде всего – принцип доминанты, раскрытый монахом русской православной Церкви Алипием, более известным в светских кругах как академик Алексей Алексеевич Ухтомский (1875–1942).

Доминантой, согласно учению А. А. Ухтомского, является временно господствующий в центральной нервной системе очаг возбуждения, который создает скрытую готовность организма к определенной деятельности при одновременном торможении других центров, с использованием их энергии в своих целях. Согласно учению Ухтомского, жизнь доминантна по самой своей природе. Любая активность живого существа осуществляется на основании принципа доминанты, способствующего концентрации его энергии в жизненно важном для данного момента времени и данной ситуации направлении, обеспечивая оптимальное выполнение стоящей перед живым существом задачи. При этом надо помнить, что при возникновении такого доминантного очага возбуждения происходит насильственное «рекрутирование» энергии всего организма для обслуживания этого доминантного центра. Весь организм как целое на текущий момент вовлечен, мобилизован для решения какой-то главной, генеральной задачи. И это является предпосылкой оптимизации его жизнедеятельности.

Надо сказать, что, по мнению академика А. А. Ухтомского, закономерности доминанты лежат и в основе механизмов мышления человека – как предметного так и абстрактного. Особенно же тщательно Ухтомский анализировал творческую доминанту, укоренившуюся в сознании ученого, писателя, художника. В частности наука, по его словам «как и все отрасли человеческого опыта, подвержена влиянию доминирующих тенденций, т. е. тех доминант, при помощи которых подбираются впечатления, образы, убеждения». В то же время механизм доминанты при неадекватном устроении личности ученого может приносить весьма плачевные плоды. В частности, увлекшись ложной мировоззренческой идеей, ученый будет «рекрутировать» на защиту этой идеи всю энергию своей души, так что «любые внешние воздействия будут или "работать" на поставленную цель, или игнорироваться», то есть будет происходить либо неадекватное истолкование ученым научных аргументов, противоречащих этой ложной мировоззренческой идее, либо их полное игнорирование. Ученый, пленившийся такими доминантами, будет весьма тенденциозным в своих суждениях. Новые факты и люди, писал по этому поводу Ухтомский, «уже не говорят ему ничего. Он оглушен собственною теориею. Известная бедность мысли, ее неподвижность, связанная с пристрастием к тому, чтобы как-нибудь не поколебались однажды уловленные руководящие определения, однажды избранные координаты оси, на которых откладывается реальность – какой это типичный пример в среде профессиональных ученых!».

Итак, если механизм психологической установки показывает нам, как зарождается та или иная психологическая активность и в каком направлении она подталкивает последующую деятельность личности, то механизм доминанты раскрывает сам характер этой психологической активности. Благодаря механизму доминанты эта активность приобретает характер мощного социально-психологического фактора, способного «свернуть горы». Возникшие благодаря механизму установки материалистические и эволюционные мировоззренческие мотивы, закрепляются механизмом внушения и способны приобрести благодаря механизму доминанты в научно-философском сообществе статус непоколебимых догм.

В итоге возникает то натуралистическое видение мира, которое исключает из научной картины мира любые намеки на надприродное, Божественное Начало, несмотря на то, что сам содержательный аспект науки со всей определенностью об этом Начале свидетельствует. Психологическая составляющая «джинна» научного метода имеет ярко выраженную противоположную направленность его содержательному аспекту, явно свидетельствующему о Творце и Вседержителе нашего мира. И если в творчестве Исаака Ньютона эта психологическая составляющая не приобрела статус решающего фактора, то в трудах последующих поколений ученых картина сложилась прямо противоположной. На протяжении столетий околонаучные мифы материализма и эволюционизма сумели стать доминирующими идеями в жизни «просвещенного человечества», подчиняя своей логике его чаяния и надежды. Лишь немногие ученые смогли уберечься от тотального господства над умами этих мифов. Один из них – известный немецкий биолог-виталист Ганс Дриш (1867–1941) – высказывался о судьбе своих соратников в этот период весьма пессимистично. По его словам, «тех немногих, которые остались верны традиции старой, т. е. виталистической биологии в период господства материализма, постигла печальная участь. Охотнее всего их бы запрятали в дома умалишенных, если бы "старческое слабоумие" не послужило для них отчасти "извинением"».
 

Шокирующие параллели

Такое отношение к своим оппонентам широко распространено как у ученых-материалистов, так и у ученых-эволюционистов. В США недавно вышел документальный фильм известного американского режиссера Бена Стайна «Изгнанные. Интеллект запрещен». В этом фильме многие ученые рассказывают перед телекамерой о том, как после упоминания в свое научной или же преподавательской деятельности некоторых положений концепции «Разумного Замысла», они тот час же лишались работы, хотя до этого у них никаких проблем в этой области не было.

Аналогичные данные приводит в своей статье «Современное подавление теистического видения мира» американский ученый Джерри Бергман. Проведенные им социологические исследования, в частности, показывают, что двенадцать процентов опрошенных ученых, отвергающих материалистические и эволюционные идеи, ни больше ни меньше, как «получали угрозы, касающиеся их жизни, либо ярко эмоциональные нападки и неразумные по отношению к ним высказывания».

Схожая ситуация сложилась и в других странах, в том числе и в России. И это несмотря на то, что сторонники материалистического и эволюционного мировоззрения стараются избегать открытых научных дискуссий со своими оппонентами. Ибо в этих дискуссиях они, как правило, терпят поражение. Не зря ведь еще в начале восьмидесятых годов как на сессии Национальной Академии Наук США, так и на общественных собраниях ученых-эволюционистов этой страны, было принято весьма примечательное постановление: не участвовать ни в каких дебатах на тему «Сотворение или эволюция». Вместо этого все усилия были направлены на подавление своих оппонентов административными и пропагандистскими методами. Такая ситуация является явно неадекватной для научного сообщества. В ее лице мы, судя по всему, сталкиваемся с частным проявлением тех особенностей функционирования универсального закона доминанты, при которых, если вспомнить высказывание академика А. А. Ухтомского, ученый «оглушен» собственной теорией.

Для лучшего понимания этой проблемы приведем еще одно высказывание Ухтомского, сделанное им в контексте его размышлений о доминанте. По его словам, особый интерес вызывают «высокоразвитые психозы зрелого возраста, так называемые "систематизированные бредовые помешательства", где логическая функция человека безупречна, а беда коренится в психологических глубинах. Строятся подчас удивительно содержательные, цельные (интегральные!) и красивые бредовые системы, чего-то ищущие, чем-то вдохновляемые и, однако, бесконечно мучительные для автора!.. Это и есть так называемая паранойя».

У многих читателей термин «паранойя» может вызвать ассоциацию с пациентом определенного медицинского учреждения, за поведением которого пристально наблюдают крепкого телосложения санитары. На самом деле в этой ситуации все не так драматично. Как утверждают специалисты, незначительные отклонения от психической нормы присущи около 20–25 % населения нашей планеты. К таким же незначительным отклонениям можно отнести и многие отклонения паранойяльной направленности, характеризующиеся стойкой уверенностью в тех или иных взглядах, уверенностью, не требующей подтверждения фактами. Возникающая при паранойе бредовая убежденность, как пишется в Большой советской энциклопедии (3-е издание, статья «Паранойя»), характеризуется «сложностью содержания, последовательностью доказательств и внешним правдоподобием».

Все эти характеристики сближают паранойяльный стиль мышления с мышлением обычным, в том числе – мышлением, проявляющимся в сфере научной деятельности. Некоторые исследователи, кстати, считают, что паранойя, вообще, «не представляет собой болезнь в собственном смысле слова» (C. Hösslin). Возникающие при ней бредовые идеи иногда просто рассматриваются в рамках «развития личности» (K. Jaspers). При всем этом расстройство сознания при паранойе вовсе не означает угасания интеллекта. Более того, по мнению некоторых авторов, «чем более сохранен интеллект, тем более содержательнее и систематичнее бред» (В. А. Глазов). Тем не менее, такие бредовые идеи еще психиатрами XIX столетия были охарактеризованы как идеи нелепые, не соответствующие действительности, «но в истинности которой больной глубоко убежден» (Н. М. Попов). Более того, «согласно целому ряду исследователей, одним из основных признаков бреда является патологически стойкое, совершенно непоколебимое переживание уверенности: бредовые идеи не поддаются никакой коррекции. Эту особенность бредовых идей французские авторы называют неисправимостью. Некоторые исследователи считают, что неисправимость является единственным существенным для бреда признаком» (Сакварелидзе).

Но ведь подобную же «неисправимость» (или, как чаще говорят специалисты – «некоррегируемость») можно наблюдать и в современном научно-философском сообществе, плененном стереотипами материалистического и эволюционного мышления до такой степени, при которой подвергается жесткому гонению любой член этого сообщества, усомнившийся в этих постулатах. Здесь уместно обратить внимание еще на одну характеристику паранойяльного бреда из Большой советской энциклопедии: «каждый, кто не разделяет убеждения больного, квалифицируется им как враждебная личность. Эмоциональный фон соответствует содержанию бреда. Борьба за утверждение, реализацию бредовых идей непреклонна и активна. Явных признаков интеллектуального снижения нет, профессиональные навыки обычно сохраняются долго».
 

О природе состояния «неисправимости»

Однако было бы слишком опрометчиво надеяться найти в современной психиатрии твердую почву для понимания процессов, протекающих в современном научно-философском сообществе. В психиатрии в отличие, например, от физики, вообще не существует строгих объективных критериев истинности полученного знания. Кроме того, разные авторы могут здесь вкладывать в одни и те же термины существенную долю своего субъективного понимания. Поэтому, применяя психиатрические термины к состоянию современного научно-философского сообщества, более корректно было бы добавлять слова нечто подобное. Существует нечто подобное состоянию здесь бредовых переживаний, нечто подобное паранойяльному устроению личности и так далее.

Впрочем, исключением из этого правила может являться термин «неисправимость», который можно применять здесь без всяких оговорок. Это связано не только с тем, что этот термин далеко выходит за рамки психиатрической терминологии и широко применяется в повседневной жизни, но и в том, что можно подвести определенный «метафизический базис» под состояние неисправимости бредовых переживаний.

Этот «метафизический базис» связан с затронутыми в прошлой статье этого цикла представлениями о сбоях в высших, интуитивно-обусловленных сферах человеческого мышления, которые, в частности, вызывает оккультная практика. При таких оккультных экспериментах, судя по всему, происходят нарушения в высшей, духовной сфере человеческой личности, которая ответственна за то непосредственное, интуитивное восприятие истины, которое, если вспомнить слова Роджера Пенроуза, «невозможно смоделировать никакими вычислительными средствами».

Здесь уместно вспомнить о том, что, согласно христианской святоотеческой традиции, «способность мыслить дается душам извне» (Максим Исповедник), – со стороны Божественных энергий, которыми «держится» весь мир, в том числе и субстанция разумной человеческой души. Св. Дионисий Ареопагит писал по этому поводу следующее:

«Благо называется Светом не только потому, что оно преисполняет умопостигаемым светом всех разумных существ наднебесной (иерархии), но также и потому, что оно устраняет любое неведение и заблуждение из душ всех людей, сколько бы тех ни родилось, приобщая их к священному свету».

Атрибутами такого приобщения и является то непосредственное, интуитивное восприятие истины, которое «невозможно смоделировать никакими вычислительными процессами» и которое, как свидетельствует христианская традиция, напрямую связано со степенью духовного роста человека, со степенью его приобщения к Божественной благодати. Человек при таком благодатном озарении оказывается способным к непосредственному восприятию истины, сопряженную с субъективным убеждением в том, что это действительно истина.

Сбои в работе этого высшего органа восприятия и приводят к тому состоянию, когда субъективное убеждение в своей правоте у человека остается, а объективное восприятие истины им уже утрачивается. Именно такое состояние и характеризуется современной психиатрией как состояние «неисправимости», свойственное бредовым переживаниям. И о том, что такое состояние в той или иной степени присуще современному научно-философскому сообществу, свидетельствуют не только отмеченные выше гонения на сторонников концепции Разумного Замысла, но и широко встречающиеся в этом сообществе феномен мошенничества.
 

О феномене мошенничества в науке

Действительно, если ученый убежден в истинности отстаиваемой им концепции, и эта убежденность находится в его голове в стадии «неисправимости», то он постарается «исправить» те «неправильные факты», которые этой концепции противоречат, то есть постарается смошенничать.

Надо сказать, что феномен мошенничества в науке стали в последние десятилетия с энтузиазмом изучать сами же ученые. В частности, исследователь из Оксфорда А. Кон еще в 80-х годах опубликовал данные своих социологических исследований, в которых убедительно показал, что мошенничество в науке является не исключением, но, скорее, правилом. Кон выделил три разновидности такого мошенничества – 1) «подлог» – то есть прямая фальсификация результатов исследования, придумывание несуществующих фактов; 2) «приукрашивание» – то есть искажение результатов исследований в желаемом направлении; 3) «стряпня» – то есть отбор данных, подтверждающих гипотезы исследователя.

Все эти три разновидности можно встретить и в истории «научного обоснования» околонаучных мифов, в частности, – мифа эволюционизма. Среди «подлогов» здесь наиболее известны следующие:

– В 1874 году немецкий естествоиспытатель Эрнст Геккель (1834–1919) опубликовал сфальсифицированные рисунки эмбрионов, призванные обосновать так называемый «закон эмбриональной рекапитуляции», согласно которому в эмбриональном развитии человека можно якобы найти следы его эволюционной истории. Чарльз Дарвин, кстати, объявил в свое время это «открытие» Геккеля главным доказательством своего эволюционного учения и оно стало с фантастической скоростью распространяться по всему миру, стимулируя при этом распространение и абортов. Ведь если человеческий зародыш – еще не человек в собственном смысле этого слова, а некое неведомое существо с чем-то вроде рыбьих жабр и собачьего хвоста, которые Геккель старательно вырисовал на своих рисунках, то его не жалко и убить. Позже, правда, этот «закон» подвергся уничтожающей критике со стороны многих видных биологов – А. А. Заварзина, Н. Г. Хлопина, Дж. Симпсона, С. Гилберта, Р. Рэффа, Т. Кофмена и ряда других. Тем не менее, все это не помешало остаться данному «закону» в учебниках, в том числе российских, в качестве одного из главных «доказательств» эволюционной доктрины.

– В 1913 году весь мир облетела сенсационная новость: наконец найдены долгожданные останки «обезьяночеловека» – так называемый «пилтдаунский человек». Этого «открытия» сторонники эволюционной гипотезы с нетерпением ждали более пятидесяти лет – со времен выходя в свет «Происхождения видов» Дарвина. Еще около сорока лет «пилтаунский человек» считался главным претендентом на роль «промежуточного звена» между обезьяной и человеком. На месте его находки был даже установлен мемориальный знак, который позже был назван «национальным монументом» Великобритании. И лишь в пятидесятых годах выяснилось, что найденный череп принадлежит обыкновенному человеку, а якобы принадлежащая этому черепу нижняя челюсть – обыкновенной обезьяне орангутанг. При этом челюсть орангутанга была выкрашена специальным красителем для придания ей более древнего вида, а зубы на ней оказались подпилены напильником для придания им большего сходства с зубами «обезьяночеловека».

– В 1999 году на обложке ноябрьского номера журнала National Geographic появилась фотография останков «археораптора», сочетающего в себе признаки как птицы, так и динозавра. «Археораптор» был назван «эволюционистской находкой столетия», поскольку эта находка якобы доказывала эволюционное происхождение птиц от динозавров. Однако более тщательное исследование показало, что «археораптор» представляет собой просто искусно созданную компиляцию из двух разных существ – туловища птицы и хвоста динозавра.

Впрочем, эти и подобные им «подлоги» не являются основной движущей силой околонаучного мифотворчества. Гораздо бóльший вес здесь имеют такие виды подгонки эмпирических фактов под «неисправимые» стереотипы мышления ученых, как «приукрашивание» и, особенно, – «стряпня». При этом движущие силы этого явления часто сокрыты в той сфере психики, которую принято называть бессознательным и до конца не осознаются самими же учеными. Психологи часто пользуются тестом определения глубинных пластов личности человека по тому, что он сможет увидеть в бесформенных чернильных пятнах (тест Роршаха). Нечто подобное происходит и в случае научного мошенничества в стиле «стряпни» и «приукрашивания». Ученый способен увидеть в разрозненной совокупности эмпирических фактов лишь то, что соответствует его глубинной мировоззренческой установке.

Такие формы научного обмана-самообмана, как правило, могут раскрыть только соответствующие специалисты, но, как уже говорилось, такие специалисты изгоняются из научной среды при первых же подозрениях в их нелояльности к установившимся в этой среде мировоззренческим канонам. Социальные следствия этой ситуации весьма показательны: в школьных и вузовских учебниках нет ни одного высказывания в пользу эволюционной гипотезы, которые нельзя было бы квалифицировать как проявление научного обмана-самообмана в стиле «стряпни» или же «приукрашивания».

Автор этих строк готов вступить в открытую полемику по этому поводу с ведущими эволюционистами – пусть кто-нибудь из них представит на суд общественности хотя бы одно такое высказывание из учебников.
 

Немного об исторических следствиях

В свое время известный швейцарский психиатр Эйген Блейлер (1857–1939) написал следующее:

«Случается, что параноик не только внушает веру в свои бредовые идеи лицам, с которыми он находится в тесном общении, но до того их заражает, что они самостоятельно развивают бред дальше… Такие случаи называются индуцированным помешательством».

Термин «индуцированное помешательство» происходит от латинского слова inducere, что в переводе означает наводить. Эту же тему развивали и другие классики психиатрии. В частности, известный российский ученый Владимир Петрович Сербский (1858–1917) указывал на то, что «в подавляющей массе случаев индуцированного помешательства та форма, которая передается другому лицу, представляет собою паранойю; очень редко передаются другие заболевания». При этом следствия подобного психического наведения способны разрастаться до огромных масштабов психических эпидемий, логика развития которых может повторять собой логику развития паранойи у отдельно взятой личности. И в последние столетия такие психические эпидемии очень часто были связаны с околонаучными мифами. Предпосылкой к этому было то, что околонаучные мифы, маскируясь под научное знание, обладают колоссальной силой воздействия как на отдельную личность, так и на целое общество.

При всем этом надо помнить о том, что, как свидетельствуют специалисты (М. И. Рыбальский), «систематизированные бредовые идеи в случае их прогрессирующего развития обычно проявляют тенденцию к последовательному усложнению, углублению и расширению фабулы» – своей содержательной стороны. И вектор такого развития, как правило, направлен «от абстрактного построения – предположения возможного, теории – до аксиоматической бескомпромиссности – бреда, с практическими (для больного) выводами».

Нечто подобное можно обнаружить и в истории жизни материалистического и эволюционного мифов. Во второй половине XIX столетия абстрактное построение материалистическо-эволюционной философии начало особенно интенсивно разрастаться и принимать форму весьма специфического практического вывода – идеи построения идеального по меркам этой философии общества. И углубление в эту проблему выявляет еще более отчетливые параллели между реальностью психиатрической и реальностью исторической.

Так, в литературе психиатрической (М. И. Рыбальский ) отмечено «три периода в развитии бреда: период инкубации; период систематизации – самый важный и интересный с его поразительной интеллектуальной активностью, часто с прекрасной логикой, крайне разнообразной и сложной мозговой работой; период стереотипии (содержащий бред, нашедший свою формулу, остановившийся в своем развитии; это клише, не подлежащее никаким изменениям)».

В историческом развертывании практического вывода (коммунистической идеи) из абстрактных построений материалистическо-эволюционного характера все эти три периода легко обнаруживаются. Период инкубации здесь можно сопоставить с трудами теоретических предшественников марксизма, к которым обычно относят представителей классической немецкой философии, английской политической экономики и французского утопического социализма.

Самый же важный и интересный – период систематизации – это, безусловно, период творчества так называемых классиков этого учения, которых обычно выделяют также в числе трех – Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ульянова (Ленина).

Что же касается периода стереотипии этой идеи, то этот период, в частности, очень показательно проявился в ХХ столетии в России, где жизнь всего общества была строжайшим образом подчинена идеологическим стереотипам, который под страхом смерти не подлежали никакому изменению. Над согласованием российской жизни с этими стереотипами работали целые институты, боявшиеся допустить до общественного сознания любую идею, сомнительную с точки зрения марксистско-ленинского образа мышления. Это свидетельствует о том, что здесь мы имеем дело с «клише, не подлежащему никаким изменениям». Напротив, это клише требует того, чтобы сама реальность была изменена в соответствии со стереотипами бредовой системы. Более того, сами носители иных взглядов воспринимались в тоталитарном государстве как «враждебные личности», ибо их присутствие противоречило принципу «неисправимости» бредовых переживаний тоталитарного сообщества. Нечто подобное, как уже говорилось, мы можем увидеть и в современном научном сообществе, извергающего из себя всех, кто не соответствует его мировоззренческим стереотипам.

Корни таких гонений на инакомыслие находятся в неадекватном устроении самих гонителей, в противоречии их взглядов тому, что на философском языке принято называть Абсолютной Истиной.

Св. Дионисий Ареопагит писал в свое время о том, всякое «зло возникает не от силы, но от слабости» (в данном случае – от мировоззренческой слабости).

 

   
 

Российский триколор  © 2017 А. Хоменков. Все права защищены. Revised: марта 25, 2020
 


 

Рейтинг@Mail.ru